Читаем Я в Лиссабоне. Не одна полностью

Все было очень условно, бредово, но они были до идиотизма серьезны: возникали какие-то свидетельские показания — «подсудимая утверждала, что находится в кафе, однако слышал ли свидетель музыку? нет, музыки не было, из чего следствие заключает, что…», «подсудимая утверждает, что была сильно пьяна, однако следствию удалось установить, что вместо виски с колой она пила просто колу, незаметно выливая виски в раковину…» — какие-то улики, результаты следственных экспериментов и так далее. Все это довольно долго продолжалось. Наконец Савелий сказал, что «слово предоставляется стороне защиты», поднялся охранник и сказал: «Подсудимая полностью признает свою вину», — Савелий продолжил за него: «раскаивается и просит о смягчении наказания».

Тогда Савелий стал ходить из стороны в сторону, бормоча что-то длинное — «принимая во внимание.», «суд рассматривает…», «руководствуясь статьями…», но к концу речи стал сбиваться и явно выходить из роли, протараторил что-то совсем неразборчиво, снял мантию и остался в костюме, после чего подошел ко мне и сел на корточки.

Взял меня за подбородок и спросил, мол, знаю ли, к чему меня приговорили. Я сказала, что нет.

Он ответил, что к тому же, к чему троих других.

Водитель с охранником подошли с двух сторон и теперь держали меня за плечи. Савелий подошел к столу, открыл ящик и достал из него шило.

Я не уверена, но, кажется, он сказал: «Зачем глаза тому, кто все равно не думает».

И перед тем, как перестать видеть, еще до того, как забарабанили в дверь, я вдруг вспомнила — и теперь я все время вижу эту картинку: когда Егор открывал ящик стола, чтобы вернуть мне лифчик, там, в ящике, кроме моего лифчика, были еще чьи-то сережки, упаковка прокладок, трусики — это был полный ящик женских вещей.

Мастер Чэнь

Багровый рубин из Могока


«А вы когда-нибудь презервативы в Рангуне в два часа ночи покупали?»

Если не ошибаюсь, такие фразы называются мемами — от слова «мемориальный». У нас, в нашем узком кругу, их много. Да вот хотя бы — «и они умирают».

Это было так: мы вселялись немалой компанией в весьма второразрядные шале на острове Капас у самого берега в Куала-Тренгану, в страшной малайзийской глухомани. Зато море было почти первого разряда, с мягким песком и огнями того самого Куала-Тренгану на ночном горизонте. И только мы собрались, побросав сумки по углам, погрузиться в это прильнувшее к берегу и трепетно замершее море, как вошел мальчик. Он нес китайские спирали от комаров и какой-то баллончик.

Капас считается необитаемым островом, в том смысле, что живут там только такие, как мы, — причем недолго, и еще служащие трех как бы отелей, на этом острове помещающихся. Но необитаемых островов не бывает, Капас очень даже населен, и на постоянной основе — населен странно злобными комарами. Дым тлеющей спирали кого-то из них, может, и отгоняет, но вообще-то, сообщил нам мальчик, перед сном стоит вдобавок распылить по всему плинтусу вот эту ядовитую жидкость.

— И они умирают. And they die, — завершил мальчик на случай, если мы не до конца его поняли.

Дело было даже не в словах, а в выражении его лица. Вообразите гориллу с автоматом, у автомата только что был полный рожок, и горилла эта секунду назад осознала, что рожка ведь, в сущности, хватает совсем ненадолго, подержишь серый суставчатый палец на спуске — вот и все, праздник кончился, «и они умирают».

Есть еще — продолжая разговор о мемах — неотразимый аргумент в политологических спорах, ведущихся на темы демократических преобразований в том или ином успешно развивающемся государстве. Аргумент этот выдвигается обычно в ответ на оптимистичные оценки электоральных перспектив той или иной партии, которая весьма бурно выступает за какие угодно реформы (в столицах здешних стран хотя бы по одной такой карликовой партии должно быть). И только-только какой-то энтузиаст в наших дискуссиях начинает предсказывать обвальную демократизацию еще одного ныне угнетенного народа, как получает в ответ тот самый аргумент:

— А вы, я извиняюсь, рожи их видели?

Тут-то он и осознает, что одно дело — болтовня о какой-нибудь Бирме или Камбодже с экспертами из числа тех, что в жизни не покидали Британских островов, и другое дело — говорить с людьми, которые, простите, живут в этих самых Бирме или Камбодже.

И на лице энтузиаста появляется выражение… Ну, вы уже поняли, и не надо шептать то самое «и они умирают».

Весьма уважаемый мной Виктор Денисов живет в Рангуне, то есть в Бирме, уже одиннадцатый год, пусть и не подряд, а с небольшими заездами в Москву; он знает, какие у кого рожи, как и кто здесь умирает. Фраза насчет презервативов в два часа ночи — его. Он при мне загадочно изрекал ее пару раз, но почему-то скрывал подробности.

И только сейчас, на берегу любимого рангунцами озера Кан Дау Ги (мы пошли на его берег что-нибудь съесть в очень тихий китайский ресторанчик), он сжалился и поначалу как бы сквозь зубы сказал:

Перейти на страницу:

Все книги серии Антология современной прозы

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза