Я в степени n

Напился, конечно. Лопнувшая кожа и обнаженные нервы требовали анестезии. Но расчетливо и аккуратно: засандалил залпом две пол-литры с небольшим промежутком, чтобы мгновенно отрубиться, а утром еще стакан добавил, чтобы на человека походить. О предстоящем разговоре старался не думать. Если думать, то одним стаканом не ограничится, и разговор закончится, не начавшись. Часа полтора тупо мерил одежду, старался подобрать понаряднее. Казалось, если хорошо выглядеть буду – все обойдется и сложится. И будущее у Славки станет хорошее, а может – чем черт не шутит, – и у меня тоже. От одежды все зависит, я себя в этом почти убедил. Крутился у зеркала, как девчонка перед первым свиданием. Даже одеколон, закатившийся под ванну, нашел. Дорогой, французский. Удивительно, что раньше не выпил. «Одеколон – это хороший знак, – думал я, щедро поливая себя почти забытыми ароматами. – Фартит мне сегодня – точно хороший знак…»

До назначенной встречи оставалось еще полчаса, а я сидел уже наряженный, напомаженный и не знал, что мне делать. Посмотрелся в зеркало еще раз – вроде ничего получилось, почти приличный человек, даже поволока во взгляде какая-то загадочная, и романтические синие круги под глазами. Худой только очень. Если иметь фантазию, в такого можно и влюбиться. Сбитый летчик, конечно, сразу видно, но, может быть, бывший ас или командир эскадрильи… Бабы – существа жалостливые и склонные к самопожертвованию, многим хочется ценой своей жизни спасти какого-нибудь лохматого охламона. Величие они в этом находят. Нужно лишь быть достаточно слабым и жалким. Я вполне себе созрел. Это раньше хорохорился, а сейчас вполне… Вот бы Анька пожалела меня, ну на хрена ей этот Сережа? Он и без нее проживет, а у нас с ней все-таки общие дети… Надежда распирала меня изнутри. Еще чуть-чуть, и рванулся бы я к бутылке, засосал очередную дозу, рухнул в кресло и мечтал бы, мечтал… И не пошел бы никуда, барахтался в сладких фантазиях, пока не затянули они меня в водоворот очередного запоя и не очнулся бы я злой и памятливый посреди окружающего меня сброда.

Преодолел. Вспомнил о Славке, бросился вон из квартиры и преодолел себя. И не триста водки заказал в пиццерии, а дымящуюся кружку американо. Год целый кофе не пил. Чудно: сижу один, в кафешке, почти не пьяный, пью кофе, хорошо пахну, как будто и не было ничего… Как будто жизнь, качнувшись вправо, качнулась влево, и идет мой маятник по восходящей, и придет сейчас Анька, а с ней дети мои, Славочка и Женечка. И поцелует она меня, еле дотянувшись до подбородка, а дети на шею бросятся: «Папа, папочка! Как мы по тебе соскучились! Как давно тебя не видели – с самого утра…»

Мы бывали иногда здесь вместе, по пятницам, я отлично помню… Что сейчас изменилось? Я же пахну хорошо, и не водку заказал, а кофе. Я хорошо пахну, подойдите, понюхайте. Честно…

Никто ко мне не подходил и не нюхал. Я возвращался к ужасающей, неправдоподобной реальности – к той, где я всего лишь опустившийся ханыга, просравший все, что можно просрать. И мне хотелось вылить себе на голову кружку огненного американо, ошпариться, свариться, чтобы хоть на миг внешняя боль заглушила другую, рвущую меня изнутри. Но я не опрокидывал кружку. Разговор мне важный предстоял. Я не помнил уже точно, о чем и с кем, но важный. Тяжело, со стоном выдохнув, я втягивал носом аромат кофе, смешанный с горько-сладким запахом одеколона, и вновь провалился в мечты. И шептал, как мне казалось, беззвучно: «Я же хорошо пахну, честно, честно…»

– Да ни фига не хорошо! – услышал я голос позади себя. – Ты бы душ, что ли, принял, голову помыл, алкаш хренов.

«Ой, правда, забыл! – испугался я. – Стакан выпил, одежду выбрал, а помыться забыл. Теперь все пропало, потому что алкаш я, пропил последние мозги, и все теперь пропало из-за такой мелочи. Как же так получилось?»

Не успев ответить на этот вопрос, я увидел усаживающихся напротив меня Аньку и Сергея. Вот они выглядели действительно хорошо. Анька в чем-то таком звездно-воздушно-дорогом, помолодевшая и похорошевшая. Не моя совсем. Я и представить не мог, что она может быть такой. Нет, конечно, всегда красавицей была, но домашней, своей в доску. А тут – как из телевизора. Лучше даже, потому что красивее. И Сергей – холеный-холеный, ухоженный-ухоженный. Даже в бане, если увидишь голым, сразу понятно – удачливый богатый человек. На морде все написано. Я их прошлый раз встретил в домашней обстановке, роскошной, конечно, подавляющей, но можно было до них дотянуться на цыпочках. Походили они отдаленно на знакомых и привычных мне людей. А сейчас… в свет вышли, нарядились. Боги олимпийские, недоступные и могущественные. А тут я – неумытый, с перегарчиком, шепчущий жалко: «Я хорошо пахну, честно, честно…»