Я в степени n

– И у меня так же… Да и жили мы поначалу очень хорошо. Счастливы были так, что, казалось, весь мир своим счастьем вылечить можем. Прав ты. Видимо, не в этом дело. Подходим – не подходим… Дети прекрасные у нас получились, значит, подходим. Природа, или бог, я не знаю, тест такой придумала. Если дети хорошие, значит, и женился удачно. Но тогда остается самое худшее…

– Это то, о чем я думаю? – испуганно спросил Водила.

– Я не знаю, о чем ты думаешь.

– Я думаю о том… – очень грустно и очень твердо сказал мой мудрый брат Водила, – я думаю о том, что понимание между людьми невозможно в принципе. По крайней мере, более-менее продолжительный срок. Посмотри на нас: мы и рыдали, и дрались, и орали друг на друга, и ненавидели, и любили. И это мы – один и тот же человек, проживший немного разные жизни. Не такие уж принципиально разные, как оказалось. Мы ближе, чем однояйцевые близнецы. Господь дал нам шанс проникнуть в души друг друга. И все равно… Орали, рыдали, дрались, любили, ненавидели. Тебе это ничего не напоминает?

– Жизнь с Анькой, – прошептал я, раздавленный очевидной аналогией.

– Вот именно! Только Анька – другой человек, ее еще сложнее понять, и ей понять нас еще сложнее. У всех разные интересы и уровни. Биологические, материальные, духовные, интеллектуальные – какие угодно… Более того, интересы пересекаются и вступают друг с другом в противоречие. Ей – детям максимальные шансы на удачную жизнь дать, а тебе – смысл найти, к примеру. Или ей душу свою кипящую в мир выплеснуть хочется, а тебе хозяйка в доме нужна и ласковое, послушное тело в постели. На короткий срок интересы могут совпасть. Утвердиться в мире, построить дом, родить детей… Люди называют такое совпадение любовью или счастьем, а потом интересы расходятся, и они горюют, проливают всю жизнь слезы по ушедшей любви и упорхнувшему счастью. Или ненавидеть друг друга начинают. И чем сильнее любили, тем больше ненавидят. Потому что невозможно смириться и принять очевидное. Слишком большое, затмевающее все вокруг, а главное, изначальную трагичность жизни, было счастье.

Мой мудрый брат Водила постигал мир не умом, а сердцем. Великим сердцем, унаследованным от великой, нашей общей, одной на двоих бабушки Муси. Он все понял и выразил лучше и точнее меня. Ни убавить, ни прибавить. Ни звука издать. Потому что зачем издавать звуки, когда и так все ясно. Когда понимание невозможно в принципе.

Во мне тоже был кусочек великого Мусиного сердца, но он скукожился и засох на протяжении глупо и неправильно прожитой жизни. А в нем развился. Хотя он жил тоже глупо и неправильно. Но честно, в отличие от меня. Зато во мне развился знаменитый мегамозг Славика и его же знаменитая мегажесткость и воля. А в нем все это исчезло. Нам бы соединиться, вместе жизнь прожить, тогда… Неважно. Если понимание между людьми невозможно в принципе – ничего не важно. И ничего не поможет. Остается только сидеть в этой ослепительно-белой комнате, молчать вечно и стараться ни о чем не думать. Потому что думать – намного больнее, да и бесполезно…

Я не помню, сколько мы молчали и не думали. Может, секунду, а может – тысячу лет… Пустоту измерить невозможно. Но я помню, как кончилась пустота. Она внезапно исчезла, в один самый короткий и незаметный миг, когда ее заполнил и появился в ослепительно-белой комнате он – мой второй, так отличающийся от нас с Водилой, резкий, опасный и даже пугающий брат.

Титановые стержни

…Сон, медленный, тягучий, из которого невозможно выбраться. Кажется, что проснулся, вздыхаешь облегченно в холодном поту и вдруг видишь… В лицо тебе смеется приснившийся монструозный кошмар. Как в дешевом фильме ужасов категории Б, только в реальности…

Он стоял спиной к нам с Водилой и щупал руками светящиеся белые стены. Его спина завораживала, огромная спина бывшего полутяжа, обтянутая дорогим, судя по всему, дизайнерским пиджаком. И еще у него была талия. У меня сроду не было, да и Водила, при всей его поджарости, изяществом фигуры не отличался. А этот – накачанный, с красивой спиной и талией. Оставалась крошечная надежда, что это не я. Совсем незаметная надежда… Но он повернулся, и надежда исчезла… Я.

Господи, разве могут быть у меня такие жесткие, опасные и холодные глаза? Даже в другой жизни, даже здесь, в этой белой проклятой комнате? И такая одежда, кричащая об успехе и властности ее обладателя? Я всегда ненавидел костюмы, носил их, конечно, по необходимости, но не любил сильно. Тесно, жестко и в принципе не отличается от любой другой формы. У ментов своя форма, у военных – своя, а у жуликов-бизнесменов – своя, не многим лучше, так же обезличивает и делает похожим на идиота. Правда, последние несколько лет масти перемешались. Менты стали носить дорогие итальянские костюмы, а бизнесмены начали качаться и заостренностью черт лиц походить на ментов. В результате образовался самый отвратительный, на мой вкус, коктейль: мент-жулик или деляга-силовик. Бандиты в малиновых пиджаках и кожаных куртках и то смотрелись человечнее.