Я в степени n

Просветленным и успокоенным шел я домой. Тайна внутри появилась – хрупкая, теплая, слабенькая, как молодой побег, пробившийся через асфальт, дрожащая, продуваемая всеми ветрами. Но непобедимая. Ведь сломала каменную корку асфальта, и к небу тянется, к солнцу, и вырастет в могучее, раскидистое дерево, и уставшие путники будут прятаться в его тени от палящего солнца. И все будет хорошо. Вот такое чувство я испытывал тогда…

Дверь открыла Анька. В ее глазах танцевали знакомые мне веселые чертики. Странно, но меня не обрадовал ее ранее сносящий мне крышу взгляд. Неуместным он показался, не сочетающимся с хрупкой, едва зародившейся внутри тайной.

– Пляши, Витька, – закричала она, бросаясь мне на шею. – Живем! Они подписали, ты представляешь, они подписали договор! Без отката, без денег – просто на хорошем отношении подписали. Живем!

Она висела у меня на шее, целовала в замерзшие, холодные щеки и почему-то была чужой, камнем была, душащим маленький росток веры. Я испугался странного ощущения, снял ее аккуратно, поставил на пол и, непонятно с чего, извиняющимся, просительным тоном сказал:

– Ну вот, а я покрестился сегодня.

Несколько секунд стояли молча, не понимая, что делать и говорить дальше. А потом Анька бухнулась на колени, начала истово креститься и бить земные поклоны.

– Это знак, Витенька, знак нам Господь подал, – шептала она, пуская тихие благодарные слезы. – Становись рядом, давай помолимся, давай спасибо скажем. Знак, знак это…

Я поднял ее, обнял и расплакался почему-то. Горько мне отчего-то стало и страшно. Наверное, от величия Господа, которого я был недостоин. «Если было б в вас веры с горчичное зерно, то и горы бы вы двигать могли». Веры во мне тогда имелось меньше зернышка, но горы сдвинулись… А еще и сладко мне было тогда, потому что не только жену я обнимал, но и сестру свою во Христе, как и пророчествовал батюшка Александр. Рос побег внутри, укреплялся, с каждой нашей слезинкой рос…

Через несколько месяцев мы с Анькой обвенчались.

* * *

Контракт сильно поднял благосостояние нашей семьи. Я увеличил автопарк в два раза, снова снял офис, деньги не то чтобы рекой полились, но ручейком веселым потекли, точно. Да и в стране наметилось нечто вроде бума. Мы купили стометровую трешку в новом доме на «Динамо», в ипотеку взяли дачу недалеко от Солнечногорска, по Ленинградке. Настоящий коттедж в русском стиле: двухэтажная просторная деревянная изба. Без газа, правда, но деньги были – отапливали соляркой пару зим, а потом и газ провели. Дела шли настолько хорошо, что я стал просить Аньку уйти с работы и завести второго ребенка. Она ни в какую. Мол, знаешь, сколько желающих на заказы от префектуры, а пока она там сидит, заказы будут наши. Да черт с ними, с заказами, умолял я ее, проживем, работы и так много. Она обещала подумать, но все время оттягивала решение. Я не очень сильно настаивал: ну, хочется ей работать – и ладно. Тем более что жили мы с ней замечательно. По воскресеньям ходили в храм и дочку Женьку, подросшую, с собой брали. Зимой отдыхали на даче, летом – обязательно за границу: на море, в Испанию или на Кипр. Хорошо жили, любили друг друга, помогали, защищали как могли. В нашем коттеджном поселке на Ленинградке вместе строили храм. Ну, как вместе – она женщин местных организовала на подсобные декоративные работы, а я из мужиков бригаду сколотил. Скинулись, кто сколько мог, и ручками, собственными ручками, по кирпичику, стены класть стали по выходным. Красивый храм вышел, с душой, с любовью мы его сделали. Денег, правда, на него ухнулось – уйма. Больше половины доходов своих на него тратил…

С денег на храм у нас и пошла трещина – не то чтобы сильная поначалу, но все-таки… Подпиливать меня Анька стала. Хорошее, конечно, дело – храм возводить. Но и о семье забывать не стоит. Ей тридцать пять уже скоро, а ездит на корейской малолитражке, и салон даже не кожаный, и шубы нет приличной, и вообще – за деньги, потраченные на храм, домик в Испании любимой купить можно… А еще разговор о втором ребенке завожу…

Я объяснял, говорил ей, что не в деньгах счастье, что мы же с ней не такие, как все. Люди мы, и есть у нас многое, потому что люди. Любит нас Бог: дочку здоровую дал, достаток, родители живы – чего еще надо? Благодарными нужно быть.

Анька понимала меня вроде, соглашалась, крестилась богобоязненно, шептала в испуге: «Прости, Господи». Но все равно время от времени заводила скользкие разговоры. Когда дочка подросла – тоже на ее сторону встала. Женька – хорошая девочка, честная, на меня похожая, во всем стремилась до сути докопаться. И докопалась, по ее мнению. Бесили ее попы, лицемерами она их считала, особенно отца Александра ненавидела.

– Пап, – спрашивала часто, – чего у батюшки рожа так лоснится? Про царствие божие все толкует, о бедных печется, а сам на «Мерседесе» последнем ездит, с водителем. Может, поскромнее ему надо быть, если он такой правильный?