Я в свою ходил атаку…

…Пишу тебе в первый же день по прибытии на место… Уезжать мне, теперь скажу прямо, было очень трудно и больно. Я воспользовался «условностью» прощания, а то бы совсем было невозможно. В Казани согрелся, уговорились насчет поезда на Москву, главная трудность была уже позади (дорога Чистополь – Казань), и в какую-то минуту показалось мне, что я возвращаюсь откуда-то домой в Москву, к тебе и детям. Сейчас же вспомнил, что не домой еду, а из дому, который хоть и беден и печален, но дом, и стало, конечно, очень грустно. В Москве успел только занести книжечку в Военгиз… В Москве же произошла неприятность: в клубе писателей, в комнате президиума, у меня украли мою чудную полевую сумку, а в ней было и несколько писем для товарищей, и записная книжечка, и кое-какие бумажонки…

Захватил пару тетрадочек, буду стараться вести деловые записи, а то много пропадает бесценного, что не идет в газете… Захватил и тетрадку с финскими набросками «поэмы». Может, кое-что из того вновь оживет.

…Дорога от Москвы была ужасна: товарно-пассажирский поезд, дачный вагон, набитый людьми, как электричка на Казанской дороге. Ехал суток двое. Сегодня проспал завтрак. По приезде испытал какое-то чувство, схожее с тем, что Толстой дает у Ростова, когда тот возвращается в полк. Но когда вблизи все увидел, стало и тоскливо, и грустно.

А тут еще совсем весеннее утро, чистый хороший Воронеж, который уже становится воспоминанием. В общем, трудно с ходу объяснить это. А ранняя весна – самое мое щемящее время. А какая тут весна, когда война. Кстати, ранен тот самый замечательный начальник <И.М. Гришаев>, о котором я тебе говорил. Очень жаль его – это уже вторичное ранение за эту войну.

Сегодня пойду в баню и к В. Гроссману, который, говорят, уже много раз заходил. Слава богу, что его письмо и посылка целы…

11. II Р.Т. Воронеж

Со времени последней записи прошло более семи месяцев – месяцев войны, которую до сих пор не могу охватить сознанием. Прошел, проехал всякими способами всю Украину, увидев ее в почти еще весеннем цветении и покинув с первыми заморозками. Затем – «Зимний курорт» – Воронеж. Сейчас, когда только что возвратился из Москвы и Чистополя – уже и этот, воронежский, период подернулся некоей дымкой давности и странноватости. Чудный, чистый, просторный русский город, зимние месяцы – и как неполноценно, мелковато, рассеянно прошли они! А под боком – война – все та же – жестокая, трудная, стоящая стольких жизней, стольких страданий. По возвращении чувствую охоту и готовность жить, работать с большим по возможности толком. Постарел, наконец, не кокетства ради, а в действительности. Уже многое, многое не трогает меня из того, что так мешало сосредоточенности в годы до 30. Правда, это потери не только дурного, но и другого – бескорыстной жадности к жизни, неутомимого любопытства юности и т. п.

Беречь свое время, делать больше – жить – пока есть у тебя жизнь – достойнее и тверже. Единственно сам я в состоянии оправдать свою «сохранность» физическую за все это время.

20. II А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь

…Закончил вчерне «Легенду», вещь, о которой говорил тебе… живу как на угольях. Нужно на фронт, а меня редактор решительно задержал до окончания «Легенды». «Легенду» я писал дней шесть-семь. Очень, конечно, мучился, нервничал. Это необычное дело – писать столько дней что-то одно и ни строчки не давать в газету и «Громилку»… Но я в конце концов одолел эту штуку вчерне. Материал огромной сопротивляемости. Нужно бы больше посидеть над ним, повернуть и так и сяк, но я уже и так вышел из лимита времени. Получилось «сильно», как скучными голосами сказали мои товарищи, когда я читал сегодня. Я и сам недоволен чем-то, многовато «горла», знаешь, такой несколько насильственной организации словесного и ритмического, – это оттого, что спешка. Но что-то там есть и доброе. Спасибо тебе, милая, за твои хорошие слова о моей тетради, об очеркишках. Все это, конечно, мелочи. Я, конечно, могу гораздо серьезнее работать. И ты права: я из Чистополя вернулся иным человеком, прямо-таки я вновь поднялся в душевном, в моральном смысле и хочу именно работать как можно лучше. Кстати, в этом вся моя самоподдержка может быть. А то все кругом для меня здесь, в редакции, и шире, как-то неприютно и чуждовато. Чтоб иметь успех и прочее, нужно писать так, как я уже органически не могу писать.

Сводками не огорчайся, если что и похуже будет – война в такой фазе, что и туда и сюда будут движения, удары, контрудары. Злодей уже успел на нашей земле возвести укрепления, вцепился в избы, поселки, города и выбивать его придется живосилом[3].