Я вам не ведьма!

Я посмотрела на папеньку, ища спасения. Куда учиться, как учиться? Разве есть что-то, чему меня не могут научить на дому приглашенные преподаватели? Но он только рассеянно кивнул, почесывая гладко выбритый подбородок.

– Не думай возражать! У тебя достаточно времени, чтобы соблазнять мужчин, и достаточно злобы, чтобы травить кухарок, – фыркнула тетенька. – Здесь, в безделье, ты окончательно отобьешься от рук. Я дала тебе лучшее домашнее образование, которое могла дать. И раз уж у тебя есть злоба и сила, ты отправишься в столичную Академию ведовства и чародейства, поступишь на факультет зельеварения… И только попробуй посрамить имя своей бабушки!

– Как же я не посрамлю, если я его даже и не знаю толком? Вы с папенькой так мало о ней рассказывали… – промямлила я.

Элий, милый… кажется, нам не суждено быть вместе… Когда я об этом думала, передо мной вставало свежее воспоминание: лежащая без сознания Улина. И закрадывалась в голову мыслишка, что, возможно, это к лучшему…

– Прочитаешь в учебниках, – отрезала тетенька. – Аферий?

– Да, – наконец очнулся папенька. – Ты оказалась права, Аката, я это вижу. Следующий подобный случай может обойтись гораздо дороже прибавки к жалованью. Я разрешаю.

– Что вы разрешаете, папенька?

– Ты едешь в Академию, Еленька. И это не обсуждается.

Я тряслась в карете. Напротив сидела тетенька и дремала, откинув голову на спинку сиденья. Спина, как всегда, прямая как палка, мосластые, некрасивые руки чинно сложены на коленях, губы поджаты, горло скрыто жестким кружевным воротничком глухого серого платья. Такого же, как и у меня. Мы почти не взяли вещей: тетенька сказала, в академии выдадут форменное.

Даже во сне она хмурилась. Из-за этого у нее так рано появились морщинки в уголках рта и гусиные лапки вокруг глаз. Я и не помнила, когда в последний раз разглаживались глубокие складки у нее на лбу.

Она решила поехать со мной и вернуться к преподаванию. Я и не знала, что тетенька когда-то была учительницей. Она же всегда презирала моих гувернанток!

Наверное, это из-за того, что они-то никогда не преподавали в академиях яталийский, шенский и лейнский – последний факультативно. Не оставались в мире магии, магии не имея, лишь благодаря острому уму и уникальному опыту переводов древних научных трактатов.

Были обычными полунищими девчонками, которым больше некуда было податься. Некоторые тетеньку боялись чуть ли не до икоты. А зря: тетенька поднаторела в пристраивании особо бездарных гувернанток замуж. Они должны были быть ей благодарны.

Как должна была я.

Тетенька рассказала, что оставила преподавание, когда маменька носила меня. Мол, маменька была весьма легкомысленной особой, и я пошла в нее; и тетенька хотела помочь ей с воспитанием ребенка, чтобы она и дальше могла блистать на балах и веселиться.

Но, увы, маменьке не суждено было пережить роды, и тетеньке пришлось стать мне маменькой. У нее не слишком хорошо получалось: я всегда больше любила папеньку, пряталась от тетеньки в его кабинете, прогуливала занятия с его полного одобрения и попустительства. Помню, в детстве мы вместе с ним сбегали в кондитерскую, тогда стоявшую в центре города, ели пирожные и болтали обо всем на свете. Это было счастливое время. Как бы я хотела, чтобы оно никогда не заканчивалось!

А потом я выросла и стала посещать балы; папенька расширил дело, перешел из второй гильдии в первую и стал все чаще пропадать вне дома.

Веселье балов мимолетно. Они быстро заканчиваются, и приходится возвращаться домой. Пока горничные растирают усталые ноги, расшнуровывают корсет, скучать и думать – поскорее бы следующий… Проживать день за днем ради следующего мгновения счастья и свободы. Ради пикников, вечеринок и охот, тех, что вдали от дома, от строгого взгляда тетеньки. Подальше от толстых тетрадей с шенскими закорючками и бесконечными цифрами. Я исписывала тетрадь за три месяца, а потом тетенька давала мне новую. Гувернантки менялись раз в год, но тетенька никогда не менялась.

Потом в моей жизни появился Элий, и я перестала жить от бала до бала и начала жить от свидания до свидания. Чем-то он был похож на папеньку. Я снова сидела в той самой кондитерской, ела пирожные, смеялась его шуткам и была счастливее всех на свете, уверенная: Элий все сможет, все решит. Пусть сейчас у него трудности, но ведь и папенька начинал с перекрашенной старой кобылы! И папенька был когда-то юн и беден – разве же это грех?

Тетенька, оказывается, знала об Элии. Я наивно надеялась, что это моя тайна; что наши встречи – это мой сокровенный секрет.

Однако ничто в жизни не бывает так просто, как в любовных романах, и глупо было надеяться, что за нами не наблюдали. Но Элий нисколько тетеньку не беспокоил, потому что ничего собой не представлял. Она не видела того потенциала, что видела в нем я. Может, она права, и из-за своей влюбленности я видела то, чего не было и в помине. Но я не хочу так думать! Не хочу – и не буду.

Она была уверена, что я не сбегу с ним из дому, а даже если и сбегу – меня догонят. А я бы сбежала! Если бы знала, что все так обернется…