Я вам не ведьма!

И не важно на самом деле, случайно ли ее черная кошка залезла к нам в комнату, сунула лапы в забытый на столе пенал и вытащила бутон, с которым ей вдруг захотелось поиграться, или бабушка, земля ей пухом, попросила Маркарет об услуге – и отплатила пособнице в меру своей щедрости. Неважно, что еще совсем недавно я никак не могла осознать… Да даже допустить такую мысль не могла! Что сон про бабушку и вправду был опасен.

Тут я вдруг испугалась до дрожи в коленях, а потом… перестала бояться.

Будто лопнуло что-то.

Мне было кого ненавидеть, поэтому испуг исчез, выжженный дотла. Я ненавидела яростно. Я ненавидела Марку. За все. Вообще за все. Даже за то, что папенька все никак не пришлет мне письма. И за то, что Элий путается у меня под ногами и давит мне на совесть; и даже за странные игры Онни в личное наставничество… Как и во всяком страстном чувстве, в этой ненависти не было места логике.

Может, это все было из-за зудящих рук или хлюпающего носа; когда у тебя заложен нос, вообще очень просто кого-то ненавидеть.

Я ведь очень старалась… разве я не старалась? А-а-а-а-а!

Я почувствовала, как преумножаются мои силы; еще мгновение назад я с трудом сомкнула вокруг тонкого стебля пальцы, а теперь могла бы голыми руками сворачивать шеи. Я вскочила, как пружина, я готова была рвать, метать, жечь – почему-то знала, что могу сжечь тут все, что угодно; могу топнуть ногой, и развалится общежитие; могу свистнуть – и начнется ураган, могу…

Щиц сбил меня в прыжке нечеловеческом, зверином, уронил на пол, прижал запястья к доскам одной рукой, второй ухватил за подбородок и заставил смотреть прямо. Ему в лицо.

Я знала – стоит мне лишь немножко напрячься, и он отлетит к стене, рухнет тряпичной куклой и больше не поднимется; но вся та бушующая ненависть, которая переполняла меня, вдруг испарилась, как утренний туман, когда я осознала – еще немного силы, если я возьму еще немного… эти резкие морщины, которых совсем недавно еще не было, они станут еще глубже.

Еще немного – и поседеют темно-русые пряди. Еще немного – и я высосу Щица, как паучиха.

И я… успокоилась.

Выдохнула.

– Можешь отпускать, – тихо сказала я.

– А чем это вы тут занимаетесь? – поинтересовалась Бонни от двери.

Ехидно так.

Будто уже составила собственное мнение.

И куда она, спрашивается, выходила?

– Магией… балуемся, – буркнула я, рывком перейдя в сидячее положение.

Пол был… грязный. Знала бы, что так выйдет, подмела бы.

Надо же… подол запачкала… И в крови измазалась… не своей – Щица.

Я подняла глаза на его лицо… он выглядел уставшим. Просто уставшим.

Я расплакалась. Просто расплакалась.

Щиц протянул мне платок. Не самый чистый на свете платок: похоже, дай Щицу волю, и он умудрится заляпать своей дурацкой кровью даже небо и Господа, не то что маленький кусочек ткани.

Я отвлеклась на платок, а потом на Щицевы руки. Царапины все так же кровоточили, хотя на Щице обычно все заживало, как на собаке.

Бонни присела рядом нами. От нее пахло дымом и чем-то таким сладковато-терпким, может, благовоние какое-нибудь? И в волосы она собрала целый куст всяких мелких веточек, листочков и жучков: так торопилась после ритуала обратно, что забыла их собрать и продиралась сквозь лес с распущенными?

На плечо ей вспорхнула Каркара – будто обычная ворона, принявшая новую прическу Бонни за уютное место для гнезда. Она выщипнула из волос хозяйки какого-то паучка и скосила на меня белесый глаз.

Я хихикнула: тот еще видок! Сидят трое очень взъерошенных людей на полу… магией балуются…

Щиц обеспокоенно почесал в затылке. На лице его промелькнул испуг того же рода, что отражался в глазах у моего папеньки, когда мне вздумы-валось вдруг устроить четырехчасовую истерику; не хватало только папенькиного жеста отчаяния… Да только откуда у Щица деньги мне на новое платье?

Щиц порылся в карманах и достал… конфету. Сестру-близняшку моей утренней конфеты. Интересно, кто же их так любит – Щиц или Салатонне?

Такую же измятую.

Сунул мне в руку… Кулак я сжала сама.

Да уж, яблонько от яблоньки… хотя тут, наверное, больше подойдет «отец не тот, кто родил, а кто вырастил»?

– Просто слишком много… магии. Не волнуйтесь, я уже успокоилась, – сказала я. – Бонни, ты, видимо, вышла, и сюда прошмыгнула кошка, и она… в общем, вот.

Я предъявила ей растерзанный цветок из сна.

Бонни побледнела.

– Что?! – рявкнула она, вскочив на ноги.

Замерла вдруг.

– Кошка? Маркарет?

– Э-э-э…

– Сейчас я ее! – Бонни рванула было вершить правосудие, но на сей раз Щиц перехватил уже ее за первое, что попало ему под руку, за волосы. – Ай!

– Да послушайте же вы, горячие головы, – тихо сказал он, – я не уверен, что это кошка Маркарет, у той же шерсть такая… иссиня-черная? Ну, а эта была… буроватая?

От двери послышались редкие хлопки.

– Да у нас тут не иначе как королевский модельер, – язвительно заметила Маркарет.

Тут я подумала, не встать ли мне с пола, раз уж все стоят, но поняла, что ноги не очень слушаются, так что притворилась гордой принцессой, которой все равно, где сидеть. К счастью, Щиц опомнился и сообразил помочь мне перебраться на кровать.