«Я вам пишу…» О времени, о жизни, о себе

Это ответ на два последних письма, поскольку ты уже понял, что мы не такие упорядоченные люди, как некоторые. К тому же отвечаю я одна, Б. Л. – не писатель, а читатель и смотритель. Именно, не зритель, а смотритель ТВ, т. к. в моем понимании – зритель – тот, кто зрит дальше своего носа и своего кресла. Так вот, продолжаю.

Когда ты уехал, через несколько дней в кладовке, в фотоархиве я для Катюхи искала фотографии ее предков и очень жалела, что мы с тобой их не просмотрели. Там и твои родители и мои, и мы в молодости, много знакомых… Придется в следующий твой приезд восполнить.

Что касается того, что я несколько изменила о тебе мнение, то поясняю. В письмах и кратковременных московских встречах ты смотришься человеком, увлеченным поисками и находками исторических, далеких от сегодняшнего дня лиц и фактов, озабоченным проблемами здоровья своего и близких, одним словом – лишенным легкости (в хорошем смысле слова), чуть тяжеловесным, нудноватым (как всякий педант). К тому же мне казалось, что быт и жизнь вашей семьи, где каждый замкнут в своей скорлупе, никак не хочет быть связанным ни с кем, наложили отпечаток на твой характер, омрачив его.

И вдруг я увидела теплого, душевного, улыбчивого, расположенного к сотне знакомых, давно знакомых и малознакомых людей человека, молодого душой и оттого помолодевшего телом. С тех пор я тебя представляю, Саша, улыбающимся, в белой футболочке и трениках входящим утром в кухню, где я, хмурая, тороплюсь, допивая кофе.

«Доброе утро, Олечка! Я уже могу зайти в ванную, ты больше не пойдешь туда»?

Я вынуждена улыбнуться в ответ, хотя по утрам люблю быть одна в местах общего пользования, и отвечаю: «Иди, я ухожу». Я сама думаю: «Вот грубиянка! Надо было что-то приветливое сказать, ведь какой деликатный брат!»

Ну и общительностью своей ты меня потряс, редким в наше время желанием наладить контакты с теми, кто когда-то был тебе приятен. Ты говоришь, что таких мужчин достаточно, если бы я дружила с ними (вами), то знала это. Поверь, я, правда не дружу в том понимании, какое ты вкладываешь в дружбу между М и Ж (многолетнюю, позволяющую встречаться, плакаться в жилетку, поверять и просить моральной помощи, давать в ответ ее). Но вокруг меня десятки мужчин, хороших и разных, а в профессиональной жизни их последние годы все больше. Мужчины с возрастом становятся пассивнее, их энергии не хватает на работу, семью и увлечения, требующие перемещения, активных действий. Все больше пассивное действо с возможностью присесть, прилечь, чтобы не беспокоили. И, упаси бог, самому проявить инициативу – позвонить, найти, начать, придумать…

Или я не права? Твои активные розыски, звонки, походы, встречи… что-то из разряда фантастики. Или письма по поводу высказывания впечатлений о ком-нибудь и чем-нибудь (о М. Г. Петровой, к примеру). Тут, правда, есть прецеденты. Если человек уж начал в жизни писать в газеты, или на радио, или еще куда, он не может остановиться, тут ты не одинок. Но среди моих знакомых, кажется, таких нет. Помню, ты писал Эренбергу, в газету о песнях современных (забыла подробности), на смерть товарища школьного – профессора и т. д. Я сама пару раз во времена черных-восьмидесятых писала (по поводу репортажей Невзорова, антисемитов-писателей и др.), но не отправляла, не доводила дело до конца, порох сгорал, не взрываясь. Ты, молодец, ты другой!

Недавно было 80-летие ленинградского радио и вспоминали и Петрову, и Льва Мархасева, а Игорь Дмитриев читал отрывок из передачи «в легком жанре». Я слушала юбилейную передачу на кухне, умилялась, вспоминала былое, очень славно. Я, как и ты, больше люблю радио, оно, наше особенно, человечней и интеллигентней. А Борис не может двух часов без ящика, от него у меня глаза устают, кроме того, что смотреть там мало что можно. Вот сегодня вечером с удовольствием буду смотреть и слушать хор Турецкого.

Стих Левитанского, который ты прислал, конечно, хорош, я его (Л.) люблю, этого стиха у нас нет. Спасибо. Не помню, Саша, при тебе я долго разыскивала книгу Евгения Рейна «Заметки марафонца» (мемуарная проза)? Вдруг она нашлась на нижней полочке журнального столика, чудо! А мы обвиняли бедного Гуча, который ни сном, ни духом.

Со времени твоего отъезда произошло печальное событие, все-таки умерла Галка Гаджиева, Галочка, Галюшка, Галинка… медицина не может победить рак, наверно, никогда не сможет. А я в день ее смерти ехала в Лондон, мы с Катюхой совершили сложную поездку на восемь дней, которые способны потрясти не только пожилую даму! В день возвращения как раз хоронили урну. Ужасно терять друзей детства!

Удивили меня английские зимние пейзажи. После заснеженной Финляндии, мокрой Швеции, Англия смотрелась ярко зеленой, почти летней. Яркий сочный газон, кое-где цветы, деревья, хоть и без листьев, но вкупе с хвойными и вечнозелеными тоже не голые, а зеленоватые. Катька по Англии ходила больная, кашляла и сморкалась, а я простудилась и теперь усиленно лечусь, но работу не бросаю.