Он ночью вставал и писал,Бредя по путям не Млечным,Чурался он жара и риска,И значимым был и вечным.Копил он копейку к копейке,И к ним прибавлял сестерций,Сидел на своей скамейке,Держа много тонн на сердце.Себе он сам был оплотом,Сливался совсем с рельефом,Без выдоха, вдох за вдохомИ это не было блефом.Он мог бы и жить иначе,Гулять на разбойных пирушках,Но вреден был воздух горячийИ камни в холодных ватрушках.Он был словно конь в попоне,Не спорил во сне с дураками,По сути он был японец,Он сам – самурай Мураками.
Попытка обессмертивания
Кудасов Богом не помазанИ не прожил своих ста лет,Но обратился к богомазамСоздать парадный свой портрет,Чтоб на доске из кипарисаИ краски только на желтках,А он стоит у поля рисаС огромным посохом в руках.И все внимают с вожделеньемЕго рассказам и стихам,Он угостит вас и вареньем,Его он варит только самИз самых лучших абрикосов,Еще кладет туда миндаль,И на террасе с папиросойВсегда глядит куда-то вдаль,Откуда завтра иль сегодняНа крыльях слава прилетит,И несмотря на вечер позднийЕе он в доме приютит.***Однако, в песнях безмятежныхВсегда звучит один мотив,Я полечу на вьюгах снежныхНа берег моря, где приливМне принесет бутыль большую,А в ней живет огромный джинн,Он принесет мне вещь любую,Коньяк любой, и даже джин.Вот захочу и сам КудасовКо мне в пижаме прилетит,И печень с кровью, без прикрасовЕму испортит аппетит.А, может, нет. Под рюмку джинаЛюбой развяжется язык,И у костра, как у камина,В бокале солнечной слезыНам вой пустыни песнь играет,Там за барханом караванИ сразу сердце замирает,А, может, то мираж, обман?