«Скорее… скорее б окончилось. Хочу уйти… Зачем я осталась?» — винила себя Наташа, стараясь заколоть, захлестать, забить здравыми упреками овладевший ею мутный кошмар.
Страшная тень стоит в двух шагах от нее, мертвая тень, которой достаточно протянуть холодные пальцы… и….
«Нет, показалось, показалось! Хочу уйти. Скорее уйти!»
Страшная улыбка распятая на мертвом лице. Неужели он тут? И черная рука тянется сейчас к ней, чтобы коснуться ее щеки, груди, волос «Кажется, мы уже встречались, Натали…»
«Нет, нет, — трусливо открестилась она. — Я ему не нужна… Ему нужна только Оля!»
— Есть, — звонко сказала Карамазова.
Ее голос, как щелчок, ударил по обвившему Наташу страху, и тот начал медленно, неуверенно уползать…
Певица открыла глаза.
— Можно включить свет? — торопливо спросила она и, не расслышав согласия, сама бросилась к выключателю. Вспыхнул зеленый абажур под высоким потолком — стало легче.
Могилева запрыгала на месте, пытаясь согреться. Но уходить уже не спешила — было интересно: чем это кончится?
Оля жадно смотрела на блокнот в руках ведьмы.
— Что ж, — растолковав ее взгляд, Карамазова вырвала листок. — Вы имеете право… Прочтите его нам вслух.
Выхватив из пальцев Иванны долгожданное письмо с того света, Ольга зачла громко, залпом — прежде чем успела уловить смысл.
Пауза была долгой и невыносимо неловкой. — Что это? — как всегда, первой не выдержала Могилева. — Это кому?
— Что вы подсунули мне? — завизжала Оля, выкидывая вперед разъяренную руку и сотрясая зажатой в ней бумагой. — Это невозможно! Володя не мог сказать такого!
— Это то, что он продиктовал мне сам, — твердо произнесла ведьма.
— Да вы развели меня! Вы сами придумали!..
С ненавистью скомкав лист, Ольга яростно швырнула его в непроницаемое лицо колдуньи и рывком встала с кресла.
— Стой! — закричала Наташа. — Она не врет. Я… чуть-чуть приоткрыла глаза. И я… видела его! Сейчас! Он был здесь! Черная тень… Рукой по ее руке… Он писал. Это! — При одном воспоминании о Тени огромные карие глаза певицы стали черными от ужаса.
И вглядевшись в них, пристально, требовательно, зло, Оля отчетливо поняла: Могилева говорит правду. Слишком явным, слишком неподдельным был ее страх.
— Значит… — Она замолчала. — Значит, не «любил нежно», а «любил жену». — Она сплюнула эти слова сквозь зубы. — Вот, значит, как… Что ж… Сколько я вам должна?
В ее вопросе прозвучал вызов.
Оля, размазанная, жалкая, хлюпающая, переменилась на глазах — выдвинутый вперед подбородок, амбициозный нос, самоуверенные глаза. Злость расправила ей плечи, втянула живот, выпрямила спину, придала четкую форму и яркость граней, вернула силу, привычки, повадки, принципы…
«А она неслабая девочка… Может стать певицей», — подумала Могилева.
Бесстрастная ведьма поднялась, намереваясь проводить свою гостью.
— Пока, Наташа! — панибратски кинула та, кривя ставший вдруг дерзким рот. — Ты меня, кстати, разочаровала…
Она выскочила из квартиры, словно получив пинок коленом под зад. Оказывается, эта ведьма берет офигенные деньги. Но, черт возьми, она потратила их не зря!
Подумать только, она готова была лезть в петлю, идти пешком в Сибирь — или куда там посылают сейчас осужденных? — ради сукина сына, который просто хотел ее трахнуть, считая голимой ресторанной дешевкой.
Злость выкручивала ей суставы, свивала ее тело в сильный, упругий жгут. Но Оле нравилась ее злость, разрывная, как бомба, готовая взорвать мир!
О, она все поняла! Вова был тот еще дядя! Иначе чего бы его заказали?
С друзьями, конкурентами? Жаль… Очень жаль, что его убили они, а не она! Хотя она, считай, убила его, отправив восвояси домой. Так ему и надо! Козел! Сволочь!
Надо же, вспомнил! Спохватился! А до того за певичками бегал с высунутым членом.
Хорошо, что она сказала ему «нет». Иначе бы и впрямь чувствовала себя дурой, купившейся на детскую сказочку про большую любовь!