Я, Вергилий

Той осенью беспорядки усилились. Мы, на вершине Эсквилина, были как бы над ними, но внизу, в долине, где обитали неимущие слои, всё бурлило — словно зачервивевший сыр кишел личинками. Второй раз за два года были отложены выборы консулов. Вооружённые банды — сторонники аристократа Милона[68], который был одним из кандидатов, и демагога[69] Клодия — шатались по улицам и превратили город в поле сражения. По ночам нельзя было выйти из дому, если вы дорожили своей жизнью, а по утрам никто не удивлялся, увидев свежую кровь, блестящую на мостовой, или заметив на углу улицы нечто, что поначалу казалось грудой тряпья. Идя по судебным делам на Рыночную площадь и обратно, я предпочитал закрывать глаза и уши на то, что творилось вокруг. Я чувствовал себя, словно человек в здравом уме, шагающий по городу умалишённых.

Дом Прокула всё больше и больше становился для меня островком здравомыслия, и после занятий я спешил вернуться туда как можно скорее. Обедали мы, как правило, поздно — Прокул частенько был занят по вечерам — и, по обыкновению, в компании друзей. Мне очень нравились эти обеды, хотя бы потому, что они сильно отличались от застолий у дядюшки Квинта. Мне нравилась их простота и то, что беседа была важнее еды и питья. Они были, во всех смыслах этого слова, цивилизованными.

К тому же именно там я завязал свой первый контакт как начинающий поэт.

Это был чудесный сентябрьский вечер. Я читал в своей комнате, пользуясь последними лучами гаснущего солнца, как вдруг в открытую дверь просунулась голова Валерии.

   — Вот ты куда забрался, — сказала она.

Я улыбнулся и отложил книгу.

   — А где же мне ещё быть? — ответил я. — Кое-кому из нас надо ещё и учиться. Не могут же все быть богатыми дилетантами, вроде тебя.

Она показала мне язык, подошла к столу, взяла книгу и прочла заглавие.

   — Phainomena[70], — фыркнула она. — Скучища!

   — А мне это стихотворение кажется пленительным, — возразил я. — Женщины вообще не способны к философии как науке.

   — Ах ты, невежа, — заявила она. — Я, между прочим, прочла его в оригинале. У тебя это перевод, к тому же не самый лучший.

   — Достал, что смог! Не всё ли равно...

Она засмеялась и бросила свиток на стол.

   — Видел бы ты себя, — сказала она. — Покраснел, как кусок колбасы. Надевай-ка свою лучшую тогу и пошли вниз. Пора обедать, и меня послали позвать тебя.

   — Уже? А моя лучшая мантия?

   — Отец вернулся домой рано и привёл с собой гостя.

   — Кого? — Я взял Арата, свернул его и спрятал обратно в футляр. — Помпея собственной персоной? С Цезарем, несущим за ним тапочки?

Валерия задержалась у двери.

   — Нет, не совсем, — ответила она. — Но тогу всё равно надень. Мы тогда, по крайней мере, не будем кидать тебе орехи, перепутав с ручным медведем.

Когда я вошёл в столовую, уже подали первое блюдо. Ни Валерии, ни её матери не было и следа.

Значит, это не семейный обед, но и не литературная или философская вечеринка. Политика. Я внутренне содрогнулся.

На среднем ложе, на почётном месте, лежал молодой человек лет двадцати с небольшим, с острыми чертами лица и аристократическим носом. Когда я вошёл, он бросил на меня взгляд: быстрый, оценивающий взгляд.

   — А, Публий. — Прокул указал мне на пустующее ложе слева от молодого человека. — Значит, Валерии удалось обнаружить тебя. Поллион[71], это и есть мой друг и гость, приехавший с севера, о котором я тебе говорил, — Вергилий Марон.

   — Азиний Поллион. — Юноша наклонился вперёд и пожал мне руку, как только я занял третье ложе. — Очень рад встрече.

Это действительно была для меня приятная неожиданность. Я, конечно, слышал о Поллионе и был рад, что Валерия предупредила, чтобы я надел свою лучшую тогу. Поллион был самый многообещающий молодой человек в Риме: разносторонний, каким мне, я уверен, никогда не стать, и внушающий благоговейное восхищение. Он дружил с Катуллом, писал блестящие стихи и трагедии, сочинял торжественные речи в настоящем аттическом стиле и подумывал о том, чтобы испробовать своё перо на историческом поприще. К тому же он был одним из самых перспективных протеже Цезаря, которому суждено носить окаймлённую пурпуром тогу магистрата и красный плащ полководца. В общем, пугающе совершенная личность.

   — А мы, Публий, только что говорили о беспорядках. — Прокул очистил от скорлупы перепелиное яйцо и макнул его в соль. — Я спрашивал Поллиона, почему Помпей ничего не предпринимает.

Поллион нахмурился.

   — Действовать должны консулы, это их дело, — сказал он. — Помпей не имеет власти в Риме. Получив статус правителя[72], он даже не имеет права войти в город.

   — А не может такого быть, что он просто хочет, чтобы всё шло как идёт?

Поллион помедлил с ответом, потянулся за оливкой.

   — Зачем ему это? — спросил он.

   — Чтобы вынудить Сенат назначить его диктатором. Зачем же ещё?

   — Надо быть дураком, чтобы сделать что-нибудь подобное. — Сказано это было довольно категорично. — Принять диктаторские полномочия — значит сыграть на руку Сенату. Это привело бы его к столкновению с Цезарем, и не позднее чем через месяц у нас началась бы гражданская война.