Я, Вергилий

Мы жили, все четверо, над гончарной лавкой, принадлежавшей моему деду, на улице Трёх Таверн, недалеко от центра Мантуи. Магий был отцом моей матери. Он был уважаемым в городе человеком, членом Совета, но в нём не было и намёка на снобизм, и доказательством тому — брак моих родителей. Отец был его управляющим, его правой рукой, он имел коммерческую жилку, что служило хорошим дополнением к гончарному мастерству Магия. Именно благодаря ему вам могли попасться наши горшки даже в Кремоне, — по общему признанию, это была обыкновенная глиняная кухонная посуда, но замечательной формы: я до сих пор ощущаю их прохладный изгиб у себя под рукой и вижу их горячую красноту, вижу, как они стоят на самом видном месте — у дверей лавки. Магий был не только мастер своего дела, он был благородный человек; я уверен, что мать стала его подарком моему отцу за то, что он помог Магию преуспеть. Мать тоже это знала. Эта мысль не могла быть ей приятна, как не могла способствовать этому неравному браку. Отец считал, что получил то, что ему причитается. Ему, как и его хозяину, не хватало снобизма, и явное презрение жены к материальным благам, которые он впоследствии положил к её ногам, обидело и искренне озадачило его.

Глина и огонь. Основные стихии. Я помню ощущение влажной глины, её восхитительную прохладную бесформенность, когда я сжимал маленькие кулачки и наблюдал, как она выползала, словно красные червячки, между моими пальцами. Я помню своё изумление, когда, по моему желанию, в волшебных руках добрых великанов она превращалась в людей или лошадей и быков, а затем, пройдя через огонь, фигурки сохраняли свою форму; помню и то, как, округлив глаза и затаив дыхание, не шелохнувшись, чтобы не нарушить очарования, я наблюдал, как великаны берут ком глины, кидают на гончарный круг и наколдовывают из него законченный горшок: бесформенная масса в их искусных руках приобретает облик и значение.

Для меня они были волшебными творцами, которые, вращая свой круг, без усилий создают из бесформенного вещества целые миры, и я боготворил их.

Мне было пять лет, когда умер дедушка. Его я помню только смутно: великан с ясными карими глазами и колючей щекой, царапавшей меня, словно пемза. Он пах, как его горшки, — жирной влажной глиной и древесным углем из печи для обжига (в отличие от большинства гончаров, у него была собственная печь во дворе позади лавки). И я всегда видел его только в серой домотканой тунике, забрызганной красной землёй, отлетающей от круга. Да, Магий до сих пор сам лепил горшки, хотя у него было полдюжины рабов, которые могли это делать вместо него. Не сомневаюсь, что у него была и туника из хорошей белой шерсти, и тога ей под стать, в которой он выполнял свои общественные обязанности, но они не сохранились в моей памяти.

И ещё один образ, яркий и острый, как осколок драгоценного камня, прежде чем я перейду к настоящим воспоминаниям: огромная качающаяся масса глины на кругу. Мои руки, обнимающие его, борются с аморфным Пелионом[17], стараются навязать свой порядок вместо его хаоса. Глина, как дикий зверь, бросается мне на грудь, просачивается сквозь сжатые пальцы, ускользает от меня тысячей разных способов. Набегают слёзы, волна за волной, — слёзы гнева на эгоистичное неистовство глины, слёзы разочарования её бессмысленным отказом от порядка...

Сильные руки, обхватывающие меня сзади, щетинистый подбородок на моей шее. Огромные кисти поверх моих, давящие с неодолимой силой, прижимающие их к глине. Направляющие, руководящие, формирующие. И внезапно необузданность глины исчезает, она становится покорной, идёт между моими ладонями гладко, как сметана. Полный порядок, всё правильно.

— Ты ещё сделаешь горшок, — говорит дедушка.

2

Мы покинули Мантую через год после смерти старика.

У него не было других наследников, моя мать была его единственной дочерью. Отец хотел продать гончарное дело и купить имение — маленькое такое, не больше шести акров. Мать возражала. Она ничего не имела против самой идеи покупки имения — заниматься сельским хозяйством более почтенно, чем торговать, — но приходила в ужас от мысли, что имел в виду отец. Если ей предстоит быть заживо похороненной в деревне, сказала она, тогда, по крайней мере, пусть это будет приличного размера поместье: у них были средства (магазин продали за большие деньги, да и вообще мой дед не был нищим), — это позволило бы ей общаться с дамами, равными ей по положению. Отцу это было смешно.

— Можешь восхищаться большими поместьями, если тебе нравится, — сказал он, — но никогда не покупай, пока не станешь богатой настолько, чтобы не пачкать собственных рук. Крупные хозяйства проглатывают деньги быстрее, чем собака пудинг.

Мать могла спорить, сколько угодно, но отец был непреклонен. К счастью, в результате она уступила. В конце концов, о деле должен позаботиться мужчина.