Я верю

Несколько мгновений он лежал, думая о прошлом, вспоминая бородатого бура, который поднял тогда свою винтовку и намеренно, абсолютно намеренно направил ее не для того, чтобы убить его, но с определенной целью — говоря культурным языком — чтобы лишить его мужского достоинства. Он припомнил «почтенного викария», который всегда рекомендовал дом Алджернона как очень безопасное прибежище для девушек-служанок, стремившихся заработать себе на жизнь. Он также вспомнил своего отца, который сказал ему, еще школьнику: — Что ж, Алджернон, рад сообщить, что пришла пора тебе узнать новые стороны жизни. Пора тебе воспользоваться некоторыми из тех девушек, что служат у нас. Тебе будет полезно поиграть с ними. Только не принимай это всерьез. Ведь все эти низшие классы существуют для нашего удобства, не так ли?

— Да, — думал он, — даже экономка усмехнулась своей особой тонкой ухмылкой, когда в дом наняли новую, чрезвычайно миловидную служанку. Экономка тогда сказала:

— Вы можете быть совершенно спокойны, дорогуша. Хозяин никоим образом не станет вас донимать. Он из тех жеребцов на нашем лугу, которым доктора… ну вы понимаете. Нет, здесь вам будет абсолютно безопасно, — и с этими словами экономка удалилась, коварно хихикая. Алджернон рассматривал свою жизнь в деталях. Резкий удар пули, и вот он сгибается пополам и его тошнит от боли. В его ушах все еще звучит хриплый смех старого крестьянина-бура, который говорит:

— Больше у тебя не быть девочка! Мой не даст тебе продолжить свой род. Теперь ты как евнух, которых мы слышать.

Алджернон почувствовал, как весь он зарделся от стыда, и вспомнил, что долго вынашивал план покончить с собой. Это желание возникло у него, когда он понял, что нет смысла жить в таком противоестественном состоянии. Он счел несносным обращение к нему викария, который, намекая на его увечье, сказал, что был бы рад, если бы столь благонадежный молодой человек помогал ему в организации собраний прихожанок, в работе швейного кружка, который собирался воскресными вечерами, а также в других подобных делах.

— Поскольку, — сказал викарий, — лишняя осторожность нам не помешает, верно? Мы не должны ставить под сомнение доброе имя нашей Церкви, не так ли?

А еще был доктор, старый семейный доктор Мортимер Дейвис, который заезжал к ним вечерами на своем старом коне Веллингтоне. Доктор Дейвис обычно располагался в кабинете, где они оба приятно проводили время за рюмочкой вина. Но это приятное чувство покоя рушилось всякий раз, когда доктор говорил:

— Знаете, сэр Алджернон, думаю, мне придется вас осмотреть. Дабы убедиться, что у вас не развиваются женские признаки. Ведь если я не обследую вас самым тщательным образом, то волосы на вашем лице могут начать выпадать и у вас появится… хм-м… женская грудь. Но больше всего нам следует обратить внимание на изменения в тембре вашего голоса. Ведь сейчас, когда вы лишились известных желез, химический состав вашего тела претерпел изменения.

Доктор с не слишком скрываемой насмешкой глядел на него, наблюдая, как он это воспримет, а затем продолжал:

— Ну да ладно. Я, пожалуй, выпил бы еще одну рюмочку вина. Оно у вас просто превосходное. Ваш почтенный батюшка был великий знаток прелестей жизни. Особенно женских прелестей, хе-хе-хе!

Бедный Алджернон ощутил всю глубину своего несчастья, когда услышал, как дворецкий, беседуя с экономкой, сказал:

— То, что случилось с сэром Алджерноном, — просто ужасно. Столь энергичный молодой человек. Можно сказать, гордость своего класса. Я прекрасно помню: перед тем, как вы прибыли сюда, и перед тем, как он ушел на войну, он любил охотиться на лис, и когда он выезжал верхом, окруженный сворой гончих, то всегда производил чрезвычайно благоприятное впечатление на местных матрон. Они неизменно приглашали сэра Алджернона на званые вечера, поскольку считали его самым достойным молодым человеком и весьма желанным поклонником для своих дочерей, едва начавших появляться в свете. Но сейчас, знаете ли, все матери в округе глядят на него с сочувствием, однако, по крайней мере, они знают, что за ним не нужно следить, когда он выходит с их дочерьми. Очень надежный молодой человек, совершенно надежный!

— Да, — думал Алджернон, — совершенно надежный молодой человек. Интересно, как бы поступили они, будь они на моем месте — если бы им пришлось лежать там, на поле боя, в залитых кровью форменных бриджах, пропитанных красной жижей. И если бы потом подошедший к ним хирург сорвал бы с них одежду и острым ножом взял да отрезал жалкие остатки того, что отличает нас от женщин. Ох! А эти муки! Сейчас уже придумали такую штуку, которая называется хлороформ и которая, говорят, облегчает боль и избавляет от мук во время операций. Но в полевых условиях ничего этого нет — только острый нож да пуля, которую кладут тебе в рот, чтобы ты стиснул ее в зубах и не кричал. А дальше — стыд. Стыд, поскольку ты лишен ЭТОГО. И эти взгляды товарищей — таких же младших офицеров, которые смущенно смотрят тебе в глаза и в то же время отпускают непристойные шутки у тебя за спиной.