Я вернусь...

Словом, темнота была – хоть глаз коли, и вдобавок снова пошел снег, окончательно заметая и без того почти незаметные тропинки между спрессованными под собственной тяжестью сугробами. Впрочем, Юрию Филатову на это было наплевать. Дорогу эту он знал наизусть и мог пройти по ней, ни разу не споткнувшись, в любое время, при любом освещении и в любом виде – хоть пьяный, хоть слепой, хоть мертвый. Хоть на руках, хоть на бровях – все едино; он родился и вырос в этом запутанном лабиринте одинаковых дворов и ржавых железных гаражей. В свое время его изрядно помотало по свету, но прибило опять же сюда, и со временем он как-то укрепился в мысли, что и в свой последний путь отправится этой же дорогой: из восемнадцатиметровой тесной хрущевки через узенькую прихожую, потом вниз со второго этажа по стертым ступеням, цепляясь углами гроба за исписанные похабщиной стены, во двор, мимо скамейки с вечными старушками, мимо кустов сирени, под которыми прячется облюбованный доминошниками дощатый столик, мимо знакомой кирпичной загородки с воняющими тухлятиной мусорными баками, мимо готовой рассыпаться в прах древней "Волги", навеки припаркованной у соседнего подъезда, за угол, на улицу и дальше, на загородное кладбище, а может, в крематорий...

"Очень праздничные мысли, – подумал он, огибая угол металлического гаража, похожего под толстой снеговой шапкой на сказочную избушку. – Тридцать первое декабря, до Нового года часа четыре, не больше, а я прикидываю, как меня понесут ногами вперед. Маразм! И вообще, об этом лучше не думать. Представляю, как эти ребята со мной намучаются. Гробик-то будет немаленький, и стащить его по нашей лестнице, пусть себе и со второго этажа – это же адский труд! И не просто стащить, будь он неладен, а так, чтобы покойничка ненароком на ступеньки не вывернуть! При таком раскладе мне надо жить вечно – чтобы, значит, людей не затруднять. Хотя... С оплатой похорон проблем не возникнет, а за хорошие деньги люди сами постараются – снесут как миленькие и даже материться не станут из уважения к дорогому усопшему. И местечко на кладбище хорошее подыщут, и за могилкой присмотрят, были бы деньги. А деньги есть. Ох, есть, будь они неладны!"

Это была правда. С некоторых пор Юрий Филатов, бывший офицер-десантник, такой же нищий, как и большинство его коллег, перестал испытывать нужду в деньгах. Денег у него теперь было сколько угодно. Конечно, с точки зрения какого-нибудь олигарха полтора миллиона долларов – это пшик, мелочь на карманные расходы, пустячная прибыль от мелкой сделки, совершенной мимоходом. Но для Юрия Филатова, никогда не имевшего в заначке больше полутора сотен, это было целое состояние, с которым он, по правде сказать, не знал, как поступить.

"Извечная проблема подпольных миллионеров, – подумал Юрий. – Деньги есть, а потратить их нельзя. Помнится, была такая сладкая парочка – Остап Бендер и Александр Иванович Корейко. Те тоже не знали, куда девать свои деньги. "Я покупаю самолет, заверните в бумажку!" Бред, конечно, но за этим бредом скрывается настоящая проблема. А, какая там, к черту, проблема! Просто не надо сидеть на двух стульях. Либо ты воруешь, а потом спокойно отмываешь украденные бабки, либо считаешь копейки до получки, но зато ничем не рискуешь. А вы, Юрий Алексеевич, хотели и денежки прикарманить, и чтобы совесть была чиста? Да не бывает так, друг мой, просто не бывает! Я понимаю, конечно: если бы не вы, эти украденные Вадиком Севруком у правительства Москвы денежки прикарманил бы кто-нибудь другой. Прикарманил бы и потратил – широко, со вкусом. Или вложил бы в очередную аферу и нажил бы на этом еще миллионов пять. А вы, Юрий свет Алексеевич? У вас, братец, кишка тонка. Не бизнесмен вы, Юрий Алексеевич, и не рантье, а то, что в народе называется коротко и ясно – лох. Лох, который нашел в кустах чемодан с бабками и мучается, бедняга, не знает, что с ним делать: то ли в милицию бежать, то ли купить для начала "Запорожец" и новый сарафан жене..."