Я вернусь...

Блондинчик нырнул под удар и коротко, без замаха врезал Гераклу по почкам. Геракл скособочился, открылся, и на него обрушился град молниеносных ударов, сопровождаемых восторженным ревом зрителей. Впечатление было такое, словно мускулистого гиганта с завидной точностью обстреливали из крупнокалиберного пулемета. Подполковник, явно знавший толк в такого рода делах, восхищенно вздохнул.

– Внешность обманчива, – перекрикивая гам, сообщил ему Адреналин. – Здесь любой мозгляк за полгода превращается в классного бойца. Перед лицом настоящей опасности человек мигом делается жестким, как дерево, и быстрым, как змея. Смотри, это настоящая жизнь!

Геракл уже не нападал, да и его попытки защищаться выглядели неуклюжими и запоздалыми. Он получил мощный удар под ложечку, сложился пополам и опрокинулся на спину, когда колено противника с хрустом врезалось в середину его лица. Блондинчик коршуном спикировал на него сверху, припал на одно колено и занес над головой кулак для последнего удара, но передумал: пляжный атлет был готов. Он дважды пытался встать и дважды валился на бок под одобрительные выкрики зрителей; после третьей неудачной попытки его подхватили под руки и волоком вытащили из круга. Блондинчик рассеянно размазал по лицу капавшую из разбитого носа кровь и втиснулся в толпу. Кто-то протянул ему очки с толстыми, как бутылочные донышки, стеклами, и он немедленно водрузил их на переносицу, сразу приобретя безобидный и даже жалкий вид интеллигента, которого в подъезде побили хулиганы.

– Лихо, – воспользовавшись коротким затишьем, сказал подполковник. – Здорово! Начинаешь чувствовать себя человеком. Кто это придумал, ты?

Адреналин подозрительно покосился на него, немного подумал, но потом, как всегда, выбрав из двух зол то, которое казалось наибольшим, сказал:

– В общем, да. И скажу тебе как подполковнику милиции: я с этого не имею никакого навара. И никто не имеет. Тут все чисто.

– А мне плевать, – сказал подполковник. – Ты сам сказал: здесь все равны. Или соврал?

– Нет, – совершенно искренне ответил Адреналин, – не соврал.

И понеслось.

Пара сменялась парой; старые кровавые пятна на бетонном полу уже было не отличить от новых; желтые лампочки плавали в сером сигаретном дыму и липких испарениях разгоряченных, обильно потеющих тел; висевший под потолком смрадный туман колыхался от рева; на грязном бетоне копошились покрытые синяками и ссадинами, перепачканные, мокро поблескивающие тела, нанося друг другу удары, выкручивая, выламывая, удушая, бодаясь и царапаясь. В углу кого-то тяжко рвало желчью пополам с кровью; кто-то никак не приходил в себя после нокаута, и его, кое-как одев, поволокли вон, чтобы аккуратно подбросить в людное место, где какая-нибудь сердобольная бабенка непременно вызовет "скорую". Адреналин еще дважды очертя голову кидался в драку, и оба раза его побили, причем второй раз это сделал Зимин – как всегда, быстро, аккуратно и очень жестко. Три поражения за один вечер нисколько не огорчили Адреналина. Просто сегодня был не его день, ну и что из этого? Здесь, как на Олимпийских Играх, главное не победа, а участие...

Потом наступила пауза, и в этой паузе Зимин, привычно кривя тонкий рот и между делом массируя ушибленную диафрагму, негромко объявил: – Стенка на стенку, господа.

Господа, словно только того и ждали, быстро и без суеты выстроились в две шеренги, развернутые друг к другу лицом. Даже новички сразу поняли, о чем речь – не то догадались, не то попросту были информированы о здешних порядках. Адреналин встал в ряд со всеми, привычно поводя плечами и шаря взглядом по шеренге противника. Он видел напротив себя подполковника, видел пляжного Геракла со сломанным носом, видел Зимина – словом, всех. Душа его пела, ему было хорошо. Адреналин почти насытился, оставалось лишь получить долгожданный лакомый десерт, чтобы до будущей пятницы чувствовать себя человеком.

Все ждали только сигнала. Зимин почему-то медлил, и тогда Адреналин, чувствуя, что не может больше терпеть, не своим голосом выдавил:

– Ну!..

И первым бросился вперед.

Свалка, как всегда, удалась на славу. В ней не было отточенной, выверенной красоты, присущей тщательно отрежиссированным, профессионально поставленным и отменно сыгранным киношным дракам, похожим на некую разновидность балета. Эта драка была красива иной, истинной красотой – красотой неприкрытой агрессии, неприкрашенной, неразбавленной правды, красотой голых ободранных кулаков, крушащих плоть. Ни капли сиропа, ни грамма подслащенного дерьма – драка!