Я вернусь...

Он с трудом перевел дыхание и только теперь заметил, что у него трясутся руки, да не просто трясутся, а буквально ходят ходуном. Ах, Адреналин, ах, чертяка! Умел, умел он быть убедительным, умел найти в человеке слабое место и разбередить душу! И в то же время Зимин мог голову дать на отсечение, что говорил Адреналин только то, что думал, говорил от души и ни капли не кривил душой, чтобы перетянуть собеседника на свою сторону. Он уверовал и теперь просто и искренне открывал перед Зиминым постулаты своей веры.

На это просто нельзя было не купиться, как нельзя было не любить Адреналина.

– Слушай, – отчаянным голосом сказал Зимин, – дай мне в морду, а?

Адреналин улыбнулся – тепло, по-старому, открыто и дружески – и сказал:

– Не сейчас, старик. Не сейчас и не здесь, ладно? Есть одно дело, которое необходимо завершить. Поможешь?

– Само собой, – сказал Зимин, даже не удосужившись поинтересоваться, что это за дело такое. Сейчас он был готов пойти с Адреналином хоть в ад.

– Знаешь, – вставая со стула и возвращая на стол пустую кофейную чашку, сказал Адреналин, – я ведь завязал играть. Правда. На этот раз – правда. С концами.

– Да ну?! – изумился Зимин, хотя изумляться тут было нечему. Этого следовало ожидать, да и потом, какая теперь разница? Пускай бы играл на здоровье, кому какое дело?

– Правда-правда, – сказал Адреналин. – Пойдем, я тебе все расскажу, покажу и дам попробовать.

И они пошли.

Глава 7

Юрий вошел в тесную полутемную прихожую и запер за собой дверь, разом отрезав царивший на лестничной площадке запах кошек и щей из кислой капусты. Здесь, в прихожей, пахло совсем по-другому, хорошо и уютно, по домашнему – старыми обоями, библиотечной пылью, табаком и одеколоном, а еще почему-то сильно нагретой, даже слегка подпаленной шерстью. Так пахнет шерстяной платок, когда им накрывают абажур настольной лампы, чтобы свет не мешал ребенку спать. Юрий никогда не накрывал лампу платком – не было у него никакого ребенка и вообще никого не было, кому могла бы помешать лампа. Так делала только мама, когда по ночам проверяла свои бесконечные тетради, и запах этот был ее, мамин, и оставалось только гадать, каким образом он не выветрился из квартиры за все эти годы.

Юрию на мгновение показалось, что ему снова семнадцать лет и что он вернулся после первой ночи, проведенной вне дома, – то есть не первой, конечно же, он часто ночевал то у друзей, то за городом, в палатке или просто под открытым небом, но до сих пор мама всегда знала, где он и что с ним, а в этот раз, увы, не знала. Ну, загулялся паренек, а точнее, загулял. Загулял парнишка, парень молодой...

Он щелкнул выключателем, и иллюзия мгновенно рассеялась. Под низким потолком вспыхнула лампочка, накрытая пыльным абажуром. Висевшее на стене прихожей зеркало почти в полный рост отразило высокого и широкоплечего мужчину с квадратным, шершавым от щетины подбородком, распухшей нижней губой, бледным после бессонной ночи лицом и запавшими, лихорадочно поблескивающими глазами, да еще и со свеженькой ссадиной на щеке. Спутанные волосы, дорогое, но мятое, насквозь мокрое и кое-где даже прихваченное ледяной корочкой пальто, шарф в кармане, одна перчатка на руке, вторая неизвестно где... Вот уж, действительно, загулял! И ведь не семнадцать уже, а почти сорок, а все туда же!

Он снял пальто и аккуратно повесил его на вешалку, хотя выглядело оно в самый раз для мусорного ведра. Ну, это была не беда. Пальто, в сущности, – та же шинель, и покрой у него даже чуточку проще, чем у шинели, а уж с шинелью-то бывший старший лейтенант Филатов управляться умел. И потом, что ему какое-то пальто? Будет лень возиться с этим – пойдет в магазин и купит новое. Или два новых. Да хоть десяток! "Здрасьте, это у вас тут польтами торгуют? Тогда заверните мне десять пальтов!"

"Казарма! – поправил он сам себя. – Юмор у вас казарменный, Юрий Алексеевич. А что делать? Их бин зольдат, унд их бин больной, потому что дрался, а когда дерешься после долгого перерыва, с непривычки бывает больно. Да и всегда бывает больно, с привычкой или без, но Мирон прав – эта боль очищает. Когда тебя бьют в глаз и норовят сразу же, без паузы, засветить во второй, тебе некогда ковыряться палочкой в собственном дерьме, и это очень хорошо".