Я вернусь! Неудачные каникулы

— Спасли, — глуховатым ровным голосом сказала тётя. — Как же, спасли… Да не только их. Ещё приходили из окружения. Больниц не осталось, одна наша километров на сто в округе, а может, и на двести… Добирались к нам, по ночам стучали в окошко. И жители шли, и красноармейцы. Марья Захаровна в ближние палаты женщин, стариков да ребятишек устроила. А в самой дальней красноармейцы лежали. Так и называли её: дальняя палата. Немцы приходили несколько раз. Марья Захаровна их на улице встречала. «Тиф, тиф!» И по-немецки им чего-то, она немецкий знала. Они и не заходят. В нашем селе немцев постоянно не было, из Сердюковки наезжали. А староста что знал, про то молчал. Встреча у него была с Иваном Ивановичем. Иван Иванович партизанский отряд собрал. К ним в лес и красноармейцы уходили наши. Подлечатся — и в партизаны. И Каурого мы им отдали, и Сильву, чтоб немцам не достались.

Вот однажды Иван Иванович с двумя партизанами пришёл ночью к старосте. «Если, говорит, больнице какой вред немцы сотворят — тебе не жить, так и знай». Что там староста немцам говорил, не знаю, а больницу нашу не трогали. Картошку нам жители для больных давали. Хлеба тоже понемногу собирали. Иногда я с мешком ходила по домам, случалось, что ж таить… Не для себя просила. У кого из больных родные — те кормили своих. А раненых голодными не оставишь. Изворачивались… Нам ещё что повезло: партизаны в лесу на корову бездомную наткнулись. Ну, и привели нам. Держали при больнице. Выручала нас Бурёнка…

Кабы не партизаны, мы бы пропали. Только им без нас тоже бы худо пришлось. Раненых по ночам на носилках к нам приносили. А то за Марьей Захаровной придут: «Марья Захаровна, погибнет без вас человек…» И уходит она с ними. Отчаянная она у нас была. Ещё гражданскую медсестрой прошла.

Не сказать, чтоб не боялась фашистов. Боялась. Раз прибежала Даша, говорит: «Немецкий офицер пришёл». Так Марья Захаровна с лица изменилась, и руки у неё затряслись, сама я видела. А она руки сплела и пальцами захрустела, чтоб дрожь унять. И к немцу даже с улыбкой вышла… Ты помнишь, какая она была, Марья Захаровна…

— Помню, — сказала Юлька.

Когда Юлька приезжала в Хмелёво, Марья Захаровна была уже нездорова. Она ещё работала в больнице, но Юлька видела, что ей тяжело работать, ей даже ходить было тяжело. В белом халате и в белой шапочке, она часто сидела по вечерам в своём кабинете у раскрытого окна и глядела на пруд. У неё прямо в кабинете за ширмочкой стояла раскладушка, и она обычно ночевала в больнице. От больницы до дома было всего метров пятьсот, но Марье Захаровне расстояние это казалось большим, особенно ночью, когда привозили тяжёлого больного и приходилось спешить к нему в темноте, и она поэтому почти всегда ночевала в больнице. А может, больница была для неё роднее этого пустого домика, в котором её никто не ждал. Муж Марьи Захаровны погиб в гражданскую, и она на всю жизнь осталась одна.

— Ты её хворой помнишь, — сказала тётя. — Здоровой не помнишь. Но она и хворая всё для людей жила. Уж с постели не вставала, а больных осматривала. Андрей Ильич приехал — молодой, робкий, и всё ходил к ней совета спрашивать. Больного приведёт, посадит на табурет возле кровати, и Марья Захаровна его выслушивает. Вот какая была… Поболе бы таких людей на свете…

На улице лаяли собаки, в морозном воздухе их голоса звучали громко и тревожно.

Юльке странно было, что Марьи Захаровны уже нет. Ходила в лес к партизанам, лечила красноармейцев, обманывала немцев… Сидела по вечерам у раскрытого окна. Лёжа в постели, сама больная, выслушивала больных. И вот её нет. И тёти не будет. И мамы. И отца. «И меня… Да, и меня. Не скоро. Но всё-таки — и меня… Почему так неугомонно лают собаки?»

— Я тебе ещё о чём-то хотела рассказать? — перебила Анна Николаевна мрачные Юлькины мысли.

— Ты про Степана Ивина собиралась рассказать, — напомнила Юлька.

— A-а, про Ивина… Он тогда мальчишкой был, Стёпка-то. Не то стукнуло ему пятнадцать, не то не хватало до пятнадцати… Отец — в партизанах, ну, и он с отцом. Росту малого, неприметный, за несмышлёныша сходил. Вот и посылали его партизаны в разведку. Или связаться с кем надо из села — Степан идёт. И к нам в больницу приходил, и Марью Захаровну провожал к партизанам.

Всё хорошо обходилось, пока мост не взорвали партизаны. А как взорвали мост, немцы прямо озверели. В Сердюковку гестаповцы приехали. Школу, изверги, заняли, в школе людей пытали.

В Сердюковке и схватили Стёпку. Чей? Откуда? Партизан? Он молчит. Избили, конечно. И — в подвал. Там подвал был при школе, учитель раньше картошку в нём держал. А гестаповцы тюрьму из него сделали.

Там уж было полно арестованных. Кто — партизан, а кого и так, за компанию схватили. Втолкнули Стёпку. Стоит у дверей, трясётся. Старушка уборщица в школе жила. Упросила она немцев, чтоб позволили соломы заключённым принести.

Тащит огромную охапку соломы. Открыл ей немец дверь, и увидала она Стёпку. «Беги», — ему. Сама соломой от немца загородила, вроде не может протиснуться. Стёпка растерялся. Она опять: «Беги!» Он и шмыгнул в сени.