Я верую

Вы скажете, что она обязательна для каждого писателя, тем более детского, но не у каждого она так осязаема, как у Л. Пантелеева.

И что самое хорошее — он и жил по ее высоким законам, не поступаясь ради нее ничем. В мемуарах о Маршаке было всего лишь мимолетное упоминание о Солженицыне, и другой бы его снял, чтобы перепечатывать эти воспоминания (лучшие о Маршаке, по моему мнению) снова и снова. Пантелеев на это не пошел. Он публично — телеграммами и письмами — протестовал против изгнания из Союза писателей А. Солженицына, Лидии Чуковской... Ему, конечно, мстили. Но он оставался самим собой.

Что же заставляло его жить по законам, по которым не все живут даже в писательской братии, то есть в среде, думающей о себе как об учителях жизни?

До самой его кончины это оставалось для многих таинственным. Думали, что только  характер, замкнутость, упрямство. Наблюдательный Евгений Шварц отметил эту черту даже в молчании Пантелеева. «Держится он независимо, даже наступательно независимо. Эта независимость, даже когда он молчит, не теряет своей наступательной окраски. А он крайне молчалив».

Но теперь мы знаем, что дело было не только в характере. Изо дня в день пополняя свой дневник и удивительные записные книжки (смотри его книгу «Приоткрытая дверь», изданную в 1980 году), он, как и положено, таил от беззастенчивых и глумливых глаз свое сокровенное.

Но в середине 70-х, на склоне жизни почувствовал потребность рассказать об этом, излить это на бумаге, и принялся за свою «исповедную повесть», которую тщательно прятал.

На листе, ее предваряющем, он написал: «Разрешаю печатать эту рукопись — или отдельные отрывки ее — через три года после моей смерти. Л. Пантелеев».

Всей книги журнал не мог бы напечатать из-за ее размера, и поэтому я выбрал отдельные страницы. Но посчитал необходимым сохранить и в этом фрагментарном виде те эпизоды, которые отдают «манией преследования». Сохранить не только потому, что они целиком относятся к теме книги, но и потому, что без них представление о жизни советского человека будет неполно.

И, разумеется, нигде не посягал на суждения и оценки, с которыми кто-то может и не согласиться.

Таким писателя Л. Пантелеева, кроме самых близких ему людей, наверняка не знал никто. И еще меньше кто-либо ожидал, что он когда-нибудь объяснит причину своего несколько странного для многих человеческого и писательского поведения.

Но вот она — разгадка.

ВЛАДИМИР ГЛОЦЕР.

Л. ПАНТЕЛЕЕВ. Я ВЕРУЮ. Главы из автобиографической книги