Я видела детство и юность XX века

Написала текст к хроникальной картине. Его забраковали, это черт с ним, но ты бы мне помог его исправить. Кому я нужна, кроме тебя? Потеряла зажигалку.

24 августа.

Взяли Харьков. Вечером фейерверк, трассирующие пули, выстрелы. Вот как будут праздновать окончание войны. А я? Боже мой! Взялась для радио писать по две вещи в неделю — это трудно. Приехал Юдин из-под Белого, все такой же нахал. Говорит, что и у них на фронте движение. Мы требуем повсюду наступать, союзники молчат, мы их кроем. Сняли Литвинова, в пику им.

28 августа.

Как-то Гудзенко [177]рассказал, что из немецкого тыла вышло несколько человек — один грузин все время ходил с шарфом поверх носа.

9 сентября.

Капитуляция Италии. Слухи, что и Румынии. Людям всегда мало. За время, пока не писала, — весь Донбасс. Сегодня сказали: Прилуцкое направление. Это уже в ту сторону. Дела очень хороши, а отношения с союзниками все хуже.

Работаю много, до одурения. Работа глупая.

Мы подходим к Киеву.

Все свободное время провожу с Иной. У мамы 23 несчастья: Наташу берут на трудфронт, к ним въехала Ирина Альтман. Илью вижу редко. Он и я много работаем.

20 сентября.

Березани, т. е. рядом с Борисполем. И вот теперь надо ждать. Чего?

Разговаривала с Кошевой [178]. Очень славная. Работаю. Деньги.

Сентябрь (21 или 22).

У мамы вопрос с квартирой. Наташа в больнице — кажется, камни в желчном пузыре. Вернулись хозяева комнаты, где живут наши, погорельцам ничего не дают. Началась осень, дожди. Внутри ни минуты покоя. Сплошная толчея. Должно быть, без нее было бы хуже, но сейчас мне все плохо. Чужой я человек.

Умерла Макс [179].

В квартире хохочут здоровые, молодые, счастливые девушки.

На Днепре много потерь, а Москва настроена на скорую победу. В Москве совещание трех держав, все гадают, что там происходит. Шампенуа говорит, что мы и Америка холодны.

Из моего окна видна наша квартира.

Сорокины как будто должны купить квартиру.

Ольга лежит на вычистке, Тема волнуется. Ина заплакала от того, что с нею грубо поговорили в театре!

23 сентября.

Два дня назад приехали Илья и Гроссман. Были под Киевом. Рассказы о предательствах, уничтожении евреев. Один лейтенант-еврей стал старостой и так спасся. Думаю, что его расстреляют у нас. В Киеве за четыре дня убито 52 тысячи. Много сожжено. Украинки жили с немцами. Три девушки носят еду в лес немцам, которые там прячутся. Полтава и Чернигов сожжены. Киев мы не обстреливаем. Очень тяжелые бои за плацдарм по ту сторону Днепра. Гроссман был в Борисполе — мало людей, следы отступления 41-го года: крылья «эмок», ржавое оружие.

Крестьяне не помнят прошлого — слишком много прошло времени. Но сапоги и гимнастерки, снятые с трупов, еще носят.

Крестьяне жадны до добра во всем мире.

И тот и другой говорят: надежды быть не может. Я и сама понимаю, что раз перешли Днепр, то где может быть Боря? Логически все ясно, в лучшем случае убит. А может быть, замучен и расстрелян, может быть, покончил с собой. Это все так ужасно, что до сознания не доходит. Я понимаю, что Бори нет.

Вчера была в военной комиссии. Там удивляются, что ни от кого из писателей ничего нет. Русские в плену, так я думаю, а евреи погибли. Убит Ставский [180]. Кирсанова все же отослали на фронт.

Здесь очень неуютно.

Савы у Лидиных.

Никому не завидую и себя не жалею, только плохо, что так случилось. Я не знала, что вся в Боре. Вот оно. Что же делать? Как жить?

8 декабря.

Очень давно не писала. Все новые и новые письма и рассказы о гибели евреев.

Кончилась конференция в Тегеране [181]. Все говорят о скором мире. На фронте хорошо, а потому цепляются за мелкие неудачи. Сильная бомбардировка Берлина. Илья уехал вешать немцев в Харьков [182].

Хацревина умирает от рака.

Ходят просить у меня рукописи Бориса. Зелинский [183]пишет о нем. Все как о погибшем. Так оно и есть. Ты должна наконец это понять. Но я не хочу, даже если бы увидела, и то не поверила бы.

Через три дня сюда въезжают, и мы с Углем должны выехать. Куда?

13 декабря.

В трамвае вожатый говорит женщине с детьми: «Всех мужей поубивали, а дети все родятся и родятся».

Волна страшных писем. Женщина с восьмилетним сыном бежала из гетто, спаслась у партизан, там работала связисткой, наконец они выбрались, и мать говорит ребенку: «Стоит жить, раз мы увидим папу». За это время папа женился. Киевлянка — молодая математик, получившая много премий еврейка, потеряла за войну мужа и брата. Сына брата усыновила. Теперь Украинская академия возвращается в Киев, но еврейку отчислили (по национальности) и оставили в Уфе с тремя иждивенцами: контуженная сестра, старуха-мать и мальчик.

Была у Мазовера — материал о собаках на фронте.

Хацревиной не дают умереть в больнице — ее выписывают.