Я видела детство и юность XX века

20 августа

В Варшавском лагере убивали паром. При каждом рассказе я вижу Борю. Паром… Наверное, я слон, если я могу зрительно увидеть Борю и после этого есть, смеяться, думать о чулках.

Мне здесь неуютно. Даже хуже, чем в Лаврушинском. Там я была у себя и все-таки с ним. Я типичная истеричка…

28 августа.

За это время взяли Париж. Взяли сами французы. У нас замалчивают. Илья поет «Марсельезу». Я вспомнила все, вплоть до запахов, которые бывают только там. Какая же у меня ломаная жизнь — вся из кусочков, хороших и очень плохих. Думаю, что у всего моего поколения.

Объявили о взятии Тульча. Каждый день по два салюта. Румыния вышла из войны.

Ольга хочет рожать. Таня тоже. Вчера был футбол — многотысячная толпа сходила с ума, будто нет войны.

Во мне есть еврейское свойство — находить, что все плохо. Но ужасно, когда оно оправдано. Да, почти для каждого еврея — это сейчас так.

Приближается сентябрь. Будет три года. Сколько за это время могло быть счастья!

Я ездила в Литву для Молодежного комитета. Написала несколько очерков, среди них о чудесной литовской девушке Нине Чижининкайте.

В поезде я познакомилась с Витке Кемпнер, бывшей партизанкой из Вильно. Она мне рассказала о восстании в Вильнюсском гетто, о литовских партизанах. Так что даже в поезде я собрала много материала. В Москве буду писать. Живу в роскошной квартире, куда меня пригласила Витке — это бывшая квартира какого-то министра. Такого великолепия я никогда не видела и, наверное, не увижу. Сейчас здесь живут бывшие партизаны, и беспорядок чудовищный. Но насколько я вижу, в отличие от советских ничего не разворовано. Да и куда, и зачем? Они все бездомные. Витке — студентка Варшавского университета. Они с братом бежали в Вильно. Когда и Вильно заняли немцы, их заставили переселиться в гетто. У Витке светлые волосы и серые глаза. Она не похожа на еврейку. Ей достали арийский паспорт, и она перебралась в город. В гетто начала действовать подпольная организация, и Витке, надев звезду [200], выполняла разные задания. Брата Витке послали в Варшаву, но обратно он не пришел. Витке осталась одна на свете.

В Вильно: желтое большое здание — университет. Здесь учился Мицкевич [201]. Узенькие улочки и Кафедральная площадь. Красивый город.

На двери квартиры надпись: «Занято партизанами!» При немцах здесь жил уполномоченный по поставкам. Временный хозяин бежал. Он забыл шубу на обезьяньем меху и многое другое. Переписка с Берлином, накладные. Я пробовала понять, что немцы вывозили из Литвы: хлеб, масло, сало, овес… На столах упакованные сервизы — их не успели увезти. Партизаны живут в двух комнатах, откуда они выволокли в остальные все, что напоминает бывшего хозяина. В кабинете висит его портрет — пожилой усатый человек. У большого белого собора на Кафедральной площади, выложенной серыми плитами, утром и вечером собираются жители Вильно: послушать сводку. Здесь установлены радиорупоры. За площадью парк. Замковая гора, наверху развалины замка легендарного героя Гедиминаса.

В Вильно я пошла в «малое гетто». Развалины. Здесь было убито 15 тысяч человек. Так мне сказали. Я видела старинную синагогу, она была построена наполовину под землей. Я спустилась по широкой лестнице: на полу валялись молитвенники, битое стекло. Пахло гарью. Причудливые львы из серого камня, которые не должны быть похожи на львов. В стене шкаф для Торы. Кто-то мне говорил, что в нем один еврей просидел неделю, а потом незаметно выбрался из города.

Весь этот материал никому не нужен. Пусть останется для меня. Или для потомства.

Из Вильно я поехала в Каунас.

По дороге мы остановились в брошенном лагере смерти. Аккуратно подготовлены для отправки: гора женских волос — светлых, темных, седых, куча детской обуви, гора челюстей и т. д. Обо всем этом я слышала, знала, и все же увидеть собственными глазами — другое впечатление. Казалось, что волосы, игрушки, челюсти еще теплые. Наверное, этого нельзя забыть. Неужели и Боря?..

В Каунасе я встретила своих давнишних знакомых, вернее, часть из них. По улице, по мостовой шли, весело распевая, французские летчики из эскадрильи «Нормандия-Неман» [202]. Пожалуй, то было единственное положительное, что я увидела в этом городке, который мне показался, в отличие от Вильно, некрасивым, невзрачным.