Связанный в доме Олдриджа Мигель представлял собой невероятно возбуждающее зрелище. Профессора тянуло к нему, как стрелку компаса к северу. Олдриджу ничего не мешало гладить и облизывать Мигеля, где он пожелает, как и глубоко вбиваться его в подтянутое тело.
Но когда все кончилось, мужчина испытал неловкость. Ему нужно было остаться в полном одиночестве. Больше ни секунды невозможно было терпеть присутствие Мигеля. Именно поэтому он выгнал мальчика из дома. Бесцеремонно. Даже без прощального поцелуя.
Сейчас Олдридж лежал на собранной в прямом и переносном смысле им же кровати и тихо ее ненавидел. Он хотел вернуть свою прежнюю жизнь. А еще лучше никогда не встречаться с Мигелем. Именно поэтому Тим и бросил Олдриджа. Сейчас было намного легче покончить с этой связью, иначе потом его окровавленное сердце будет беззащитно лежать у ног любовника, который, в спешке покидая дом, спокойно его переступит.
Лучше прекратить все сейчас, чем оказаться брошенным потом. Верно?
— Да, — согласился Олдридж в темноту. — Я все прекращу. Сейчас же. Пока не стало слишком поздно.
Однако Олдридж боялся, что все и так уже зашло дальше точки невозврата.
Телефон снова и снова вибрировал, но Олдридж его игнорировал. Полный разрыв будет к лучшему. Станет легче. Может не так быстро, как хотелось бы, — потому что Олдридж так сильно хотел Мигеля, что это желание словно кислотой обжигало его внутренности, — но, в конечном итоге, станет легче. От глубокой раны останется лишь царапина. Некрасивая, неровная, но Олдридж залечит ее так, что и шрама заметно не будет. Но если позже — если только будет это позже — Мигель сам бросит Олдриджа, как поступил с ним Тим, нанесенный ущерб пронзит профессора насквозь.
Если бы только Олдридж уже не облажался. Если бы он был нормальным и на эмоциональном уровне. Но он, наоборот, являл собой сгусток противоречивых эмоций. Олдридж хотел быть один. Но хотел при этом Мигеля. Олдридж хотел снова ничего не чувствовать. И хотел вышвырнуть в окно незатыкавшийся телефон. Профессор хотел написать Мигелю, что ничего не изменилось, попросить прощения, искупления всех грехов и хоть капли успокоения. Он хотел кричать, плакать, смеяться над абсурдностью собственной жизни.
Но Олдридж всего лишь тихо и неподвижно лежал на кровати, раздираемый большим количеством разнообразных эмоций.
Кто-то позвонил в дверь, и Олдридж подскочил от этого звука. В его дверь некому было звонить. Мужчина никого не ждал. Но кто бы там ни был, названивал он с маниакальной настойчивостью. Олдридж попытался игнорировать, но неизвестный ему человек не успокаивался.
Эта мысль вызвала в груди постыдный прилив надежды. Как Олдридж поступит, когда откроет дверь и увидит на пороге своего красивого, но, несомненно, разъяренного мальчика?
Сердце грохотало, каждым ударом болезненно отдаваясь в груди. Олдридж шел медленно, понимая, что должен открыть дверь, и одновременно этого страшась. Сможет ли Мигель его ударить? Или попытается поцеловать? Прикоснуться? Сможет ли Олдридж сам все это вынести? И есть ли у него вообще выбор?
Столько ненужных мыслей. Плохо, что он не мог отключиться от них, как предлагал ему Тим.
Олдридж несколько лет старался объяснить Тиму, как устроен его мозг, и раз уж тот не смог понять, как это может получиться у какого-то мальчишки, знавшего Олдриджа всего пару месяцев. Профессор выдержит любое заслуженное оскорбление от Мигеля — эмоциональное или физическое — и на этом конец. Точка.
И к лучшему.
Олдриджа еще сильнее скрутило от тошноты. Если бы в желудке было хоть что-то, оно бы обязательно попросилось наружу. Олдридж остановился перед большой дубовой дверью, по которой сейчас колотил Мигель, подбодрил себя и распахнул ее.
И оказался совершенно не готов к тому, что за ней увидел.
На пороге стояла девушка. Знакомая, но Олдриджу потребовалось пара секунд, чтобы понять, кто это, потому что он ждал Мигеля, и мозг отказывался принимать противоречившую информацию.
— Не понял? — имя девушки всплыло в подсознании. Луна Хименес. Олдридж был ее куратором. Она училась на медицинском и была блестяще подготовлена, до этого момента Олдридж считал, что ей нравился. — Что, по вашему мнению, вы делаете?
— Что? Не понимаю, что вы говорите.
Луна зарычала на него, как львица.
— Я