Я возьму твою дочь

На лужайке, рядом с домом пастора, были установлены палатки, навесы, длинные столы и скамейки. После обеда команда Ведеманнсзиля разгромила соседнее село Шойдорф в игре в шары. Ведеманнсзиль закатил шары на дороге на дамбе на двадцать метров дальше, чем Шойдорф, и с семи часов вечера все уже сидели за пивом, ржаной водкой и «Кюммерлингом».[43]

К ним подавали бутерброды с угрями, крабами и довольно жирной молодой селедкой «Матье» по марке пятьдесят за штуку.

В восемь часов к ним присоединились Энгельберт и Хеннинг, причем собравшиеся особенно бурно приветствовали Хеннинга.

– Я не могу в это поверить! Сам господин из Берлина оказал нам честь! – заорал Хауке.

Лицо у него было багрового цвета, и Хеннинг подумал, то ли это от шнапса, то ли оттого, что Хауке действительно рад видеть его.

– Ну, как твои дела?

И Хауке так хлопнул Хеннинга по плечу, что тот чуть не упал на стол.

– Хорошо, Хауке. А твои?

– Все в порядке. Ты же знаешь. И за это выпьем по рюмочке.

Остальные тоже обратили на Хеннинга внимание. Он обошел всех и обнял почти каждого, приветствовал то одного, то другого, пожимая руки или хлопая по плечу, и представлял Энгельберта.

В конце концов они сели за стол. Через пару секунд перед ними уже стояли две кружки пива, и Хауке сунул каждому по бутылочке «Кюммерлинга».[44]

Хеннинг открутил на своей пробку.

– Я не хочу, – пробормотал Энгельберт едва слышно. – Ты же знаешь, я вообще не переношу спиртного. Я теряю контроль над собой, а этого я боюсь.

– Не строй из себя черт знает что! – прошипел Хеннинг. – Не устраивай забастовку! Что они все будут думать о тебе, если ты не в состоянии выпить даже маленький «Кюммерлинг»! Закуси бутербродом, и все будет в порядке!

Энгельберт промолчал, решив сделать хорошую мину при плохой игре. Как и все остальные, он открутил пробку на своей бутылочке, зажал горлышко между зубами и, запрокинув голову, выпил. Правда, не стал присоединяться к хору голосов, скандировавших боевой клич на нижненемецком диалекте: «Не болтай – голову задирай!»

Неле сидела наискось напротив него рядом с отцом, Бруно, у которого были такие узловатые руки, каких Энгельберт еще не видел.

Время от времени он как зачарованный поглядывал на них и раза два встретился глазами с Неле, при этом похоже было, что она вовсе на него не смотрит. Она сидела и счастливо улыбалась сама себе. Ее глаза рассматривали все вокруг, и время от времени она задирала голову, чтобы взглянуть на плывущие по небу облака. При этом она что-то бормотала себе под нос.

Энгельберт указал на Неле и удивленно посмотрел на Хеннинга:

– Она что, молится?

Хеннинг пожал плечами. Его не интересовало, что бормотала себе под нос Неле. Энгельберт наклонился вперед и прислушался. Через минуту он понял, что она бормочет, поскольку она повторяла одно и то же:

Сегодня, лишь сегодня,
Я так хороша,
А завтра, а завтра
Пройдет красота.
Только лишь в этот час,
Ты – еще мой;
Умереть, ах, умереть
Придется мне одной.

Фрауке, девушка с длинными, почти до талии волнистыми волосами, собранными на затылке, подошла к Хеннингу сзади и ладошками закрыла ему глаза.

– Угадай! – воскликнула она.

Хеннинг прекрасно знал, кто это, но сказал на потеху публике:

– Гезина?

– Нет.

– Вибке?

– Тоже нет.

Фрауке захихикала.

– Неле?

– Да говори же!

– Тогда это может быть только Фрауке!

Фрауке завизжала от восторга. Хеннинг встал, и они бурно обнялись, а потом Фрауке уселась к Хеннингу на колени.

– Ты не гляди, – сказала она Энгельберту, – Хеннинг для меня почти как брат. Как мой старший брат. Раньше мы каждую минуту были вместе, правда, Хеннинг?

– Точно.

– Я жизни себе не могла представить без Хеннинга, а потом этот идиот взял и уехал в Берлин!

Она покрыла его лицо поцелуями, и Энгельберт заметил, что Неле наблюдает за этой сценой.

Между тем стемнело. Из двух громкоговорителей с жестяным звуком раздалась громкая музыка «Месье Дюпонт». Хеннинг и Фрауке пошли танцевать. Кроме них, танцевали еще четыре другие пары.

Энгельберт уже не считал, сколько кружек пива и бутылочек «Кюммерлинга» он выпил. И наступило время, когда это стало уже все равно. Яспер, крестьянин из Шойдорфа, молочник, пытался поговорить с ним, но Энгельберт уже ничего не слышал, не отвечал и, казалось, вообще не замечал Яспера.

Неле неутомимо ходила вокруг танцевальной площадки, дома пастора и сарая. Снова и снова. Никто не обращал на нее внимания. Очевидно, все уже привыкли к такому ее поведению.

Людей на лужайке постепенно становилось все меньше, поэтому музыка, казалось, звучала еще громче. Битлз пели «Penny Lane». Энгельберт оглянулся вокруг, ища Хеннинга, но того нигде не было видно.