Я врач! О тех, кто ежедневно надевает маску супергероя

Мой консультант спросил, хочу ли я быть рядом, когда он им сообщит. Я сказала, что не хочу. Нет ничего более противного, более эгоистичного, чем присваивать себе чужое горе, и я переживала, что, оказавшись в комнате с пациентами, буду не в состоянии скрывать свой эгоизм.

С сестринского поста я видела, как Пола и Джули повели в небольшую комнатку – крошечное пространство в ведущем к отделению коридоре. Я уже бывала в этой комнате. В ней стоят четыре кресла и журнальный столик, и она настолько тесная, что нужно постоянно следить, чтобы не задеть коленями соседа или не уткнуться локтями кому-нибудь под ребра. Я не понимала, как комната такого размера сможет вместить то огромное количество боли, которое вот-вот будет в ней выплеснуто. Последней вошла медсестра паллиативной помощи, и мой консультант посмотрел мне прямо в глаза, закрывая за ними дверь.

Казалось, они пробыли там вечность. Я бродила по этажу. Общалась с другими пациентами, с которыми успела познакомиться. Я поставила пару галочек в свою учебную тетрадь. Решила, что будет лучше исчезнуть в другой части здания и держаться подальше, и, направившись по коридору в сторону главного входа, бросила взгляд на закрытую дверь.

В больнице есть специальные помещения, предназначенные для того, чтобы сообщать плохие новости или чтобы люди там сидели в их ожидании. Комнаты возле реанимации в отделении неотложной помощи. Ряд небольших комнат в интенсивной терапии. Тихая, спокойная комната в родильном отделении, подальше от воздушных шаров, кроваток и плакатов с поздравлениями. Разумеется, эти комнаты используются и для других целей. Например, для объяснения и планирования. Иногда в одной из них можно застать обедающего или готовящего презентацию младшего врача. Порой в них пациентам сообщают и хорошие новости, хотя обычно это делается прямо у их кровати. Хорошим новостям позволено свободно бродить, разминая ноги. Они имеют право выходить за шторки и распространяться по отделению, их может услышать любой, кто пройдет мимо.

Плохие новости приходится держать в узде. Взаперти. Надежно скрытыми в небольшой комнате с четырьмя мягкими креслами и журнальным столиком, чтобы им не удалось сбежать.

Полчаса спустя я вернулась на этаж. Дверь в небольшую комнатку по-прежнему была закрыта.

– Они еще не выходили, – сообщила проходящая мимо медсестра, которая хорошо меня знала.

Еще полчаса спустя Пол с Джули показались из комнаты. Это были уже другие люди, потому что горе ломает, и хотя, в итоге удается собрать себя заново, люди уже никогда не выглядят прежними. Медленным шагом они вернулись к своей кровати в сопровождении двух медсестер, и вокруг задернули шторы. Мой консультант уселся за компьютер рядом со мной и начал что-то печатать на клавиатуре. Он избегал зрительного контакта. Закончив, он встал и сказал: «Что за чудесная семья», а потом ушел. Мне стало интересно: со всей его мудростью и опытом случалось ли ему самому порой невольно переступать эту черту?

Я поговорила с Полом и Джули лишь на следующий день.

– Ты знала? – спросила она.

Я покачала головой.

– В последний раз, когда мы виделись – нет. Я узнала незадолго до того, как сообщили вам.

– Это какая-то бессмыслица.

Она произнесла эти слова, словно задавая вопрос, и искала ответ у меня на лице. Став врачом, я неоднократно сталкивалась с этим ищущим взглядом человека, естественным образом предполагающего, что у того, кто обладает знаниями, должно быть и решение, объяснение. Верящего, будто мы вместе с пониманием анатомии и физиологии получаем ключ, способный все исправить и вернуть жизнь в прежнее русло.

– Он был здоровый, как бык, – проговорила она. – Он пробежал марафон. Он играл в футбол.

– Я знаю, – сказала я. – Я знаю, знаю.

Мы посмотрели друг на друга, не веря в происходящее, и я почувствовала острую необходимость извиниться. За себя и свое невежество. За неспособность медицины спасти ее мужа. За собственную эгоистичную скорбь, которую наверняка выдавали мои глаза.

Пол смотрел на нас, лежа в кровати. Он выглядел еще более желтушным, тощим – человеком, который вряд ли сможет выжить. Хотя, возможно, я просто впервые видела в нем отсутствие надежды.

– Никаких хмурых лиц, – сказал он. Он собрал все силы, чтобы нас подбодрить, выровняв нам дорожку, расчистив ее от всех препятствий.

Смертельно больные люди частенько так делают. Порой мне кажется, что они прилагают больше усилий, чтобы помочь всем остальным справиться с ситуацией, чем к тому, чтобы свыкнуться с ней самим.

Врачи попробовали поставить стент, чтобы расширить желчный проток, однако ничего не получилось. Они попробовали химиотерапию, но Пол оказался слишком слаб. Я уже заканчивала практику в этой больнице, когда паллиативная бригада подготовила для него кровать в хосписе.