Я все еще влюблен

– Истинная свобода может существовать только на почве закона! – столь же возбужденно процитировал прокурор фразу из недавнего предписания нового министра юстиции Ринтелена.

Подсудимый с грустной безнадежностью посмотрел на прокурора и закончил, обращаясь к присяжным:

– Ваш долг, господа, опередить законодательство, если оно не осознает необходимость удовлетворить потребности общества. Это самая благородная привилегия суда присяжных.

Но Бёллинг продолжал бесноваться:

– Вы призываете к беззаконию, а закон – основа общества!..

– Это – фантазия юристов, – покрутил рукой возле лба Маркс. – Наоборот, закон должен основываться на обществе, он должен быть выражением его общих интересов и потребностей в противоположность произволу отдельного индивидуума.

– Никто и никогда не говорил ничего подобного! – В голосе прокурора смешались негодование и страх.

– Что ж, – вызывающе тряхнул Маркс своей буйной гривой, – наконец настала пора сказать!.. Вы хотите, чтобы люди слепо верили вам и вашим одряхлевшим кумирам. Но, господин прокурор, мир сейчас еще менее доверчив, чем во времена Фомы… Вот этот кодекс Наполеона, который я держу в руке, не создал современного буржуазного общества. Напротив, буржуазное общество, возникшее в восемнадцатом веке и продолжавшее развиваться в девятнадцатом, находит в этом кодексе только свое юридическое выражение. Когда он перестанет соответствовать общественным отношениям, он превратится просто в пачку бумаги.

– Не более того? – усмехнулся Бёллинг.

– Не более того, – очень серьезно ответил Маркс. – Стремление сохранить старые законы наперекор новым потребностям общественного развития есть, в сущности, не что иное, как прикрытое благочестивыми фразами отстаивание не соответствующих времени частных интересов против назревших общих интересов. Это сохранение почвы законности имеет целью сделать такие частные интересы господствующими; оно ведет к злоупотреблению государственной властью.

На скамьях присяжных произошло противоречивое движение, оттуда послышался сдержанный говор. Чувствовалось, что одним слова подсудимого понравились, других привели в недоумение, у третьих вызвали несогласие.

– Господа! – отпив глоток воды из стоявшего перед ним стакана и словно освежив свой голос, воскликнул Маркс. – Но ведь суть статьи «Аресты» не в разоблачении Цвейфеля и жандармов. Что касается лично меня, то, заверяю вас, я охотнее занимаюсь великими всемирно-историческими событиями, я предпочитаю анализировать ход истории, а не возиться с местными кумирами, с жандармами и прокуратурой. Какими бы великими ни мнили себя эти господа, в гигантских битвах современности они ничто, абсолютное ничто.

– Как же вы позволили себе унизиться до борьбы с ними? – снова подал голос Бёллинг. – Как могли пойти на такую жертву?

– Да, я считаю настоящей жертвой с нашей стороны, что мы решаемся ломать копья с подобными противниками. – Маркс поморщился при последних словах. – Но, господин прокурор, таков уж долг печати – вступаться за угнетенных в непосредственно окружающей ее среде. Недостаточно вести борьбу вообще с существующими отношениями и с высшими властями. Печати приходится выступать против данного жандарма, данного прокурора, данного органа власти.

– Господин Маркс! – обеспокоенный развитием мысли подсудимого, прервал его Кремер. – Вы опять отклонились от предмета нашего разбирательства. Вернемся к тому, в чем состоит суть инкриминирумой статьи.

– Да, господин председатель, – Маркс понял опасения Кремера, но он знал, что слова, которые сейчас скажет, еще больше встревожат судью, – я говорил о сути статьи. Вся суть этой статьи заключается в критике правительства Ганземана, которое ознаменовало свой приход к власти странным заявлением, что, чем многочисленнее полиция, тем свободнее государство; в предсказании контрреволюции, которая действительно потом последовала. В инкриминируемой статье мы разоблачали всего-навсего лишь одно, выхваченное из окружающей нас среды, очевидное проявление систематической контрреволюционной деятельности правительства Ганземана. Аресты в Кёльне не были изолированным явлением. Аресты производились тогда и производятся сейчас по всей Пруссии, по всей Германии.

– Господин председатель! – едва владея своим голосом, готовым вот-вот сорваться на крик, сказал Бёллинг. – Прошу вас освободить меня от дальнейшего присутствия. Как я вижу, судебное разбирательство уже окончилось и начался политический митинг.

– Нет, господин прокурор, – мягко, но внятно произнес Кремер, – ваше присутствие обязательно до конца.

– В таком случае напомните доктору Марксу, что здесь зал судебных заседаний, а не зал Эйзера, не ресторан Штольверка, где так любят встречаться его единомышленники; что он – подсудимый, а не оратор на политическом митинге.

Председатель, видя, что Маркс заканчивает, в нерешительности замялся.

– Да, аресты производились в Бадене, Вюртемберге, Баварии, всюду! – Маркс широко махнул правой рукой. – И мы должны были молчать при таком явном предательском заговоре всех немецких правительств против народа?