Я все еще влюблен

Энгельс долгим взглядом посмотрел в невозмутимо ясные глаза главнокомандующего и понял, что убеждать его бесполезно.

Глава десятая. Прощание в тихом Бингене

Тихий провинциальный Бинген, утомленный первыми жаркими днями, убаюканный шелестом волн Рейна и Наэ, уже спал. Во всем городе еще светилось, может быть, с десяток окон, не больше. Но и они одно за другим гасли. Вскоре остались только два. Там, в освещенной комнате, сидели за столом четверо: Маркс, его жена, служанка Елена и Энгельс. В соседней комнате спали дети.

– Ну, дальше, дальше, – торопила Женни рассказ мужа. – Из Бадена вы направились в столицу Пфальца. И что же?

– Последняя глава нашей одиссеи не менее содержательна, чем предыдущие. – Маркс отхлебнул глоток остывшего чая. – В Кайзерслаутерне мы окончательно поняли, что все наши усилия тщетны. Ни вселить боевой дух в руководителей восстания, ни оживить и расширить восстание и здесь, в Пфальце, уже невозможно.

– Куда там! – вздохнул Энгельс. – Самое большое, о чем они мечтают, это превратить Баден и Пфальц в подобие Швейцарии. Мне показывали в Карлсруэ брошюру Струве «Основные права немецкого народа», она снабжена картой, на которой тридцать шесть немецких государств превращены в двадцать четыре кантона – вот и вся революция!

– Мы поняли это и решили ехать сюда, в Бинген, зная что вы здесь. Вернее, Фридрих решил проводить меня к вам, а сам он возвратится в Кайзерслаутерн.

– В Кайзерслаутерн? Зачем? – в один голос спросили Женни и Елена.

– Ну, это наше, мужское дело, – желая замять вопрос, сказал Энгельс.

Женни была на пятом месяце беременности, поэтому Маркс и Энгельс старались своим рассказом не слишком волновать ее, кое о чем умалчивая, а кое-какие обстоятельства представляя в забавном и смешном свете, далеко не всегда соответствовавшем их подлинному смыслу.

– Хорошо, пусть Карл доскажет, но потом мы к этому вернемся. – Женни строго подняла палец, потом достала платок и завязала на нем узелочек.

– Не отпустив меня одного, Фридрих, как всегда, оказался прав, – продолжал Маркс. – Дело в том, что едва мы покинули землю мятежного Пфальца, как нас сразу же арестовали гессенские солдаты.

В руке Женни слабо звякнула чашка. С прошлогодних февральских дней в Брюсселе, когда жандармы увели мужа из дому и всю ночь продержали в одной камере с буйно помешанным, от которого ему то и дело приходилось отбиваться, – с той проклятой ночи Женни ничего так не боялась, как ареста мужа.

– Надели наручники? – чуть слышно спросила она, невольно опуская руку на живот.

– Намеревались. Но Фридрих закатил им такую сцену! – От одного воспоминания об этом Марксу стало смешно. – Он грозил заклеймить их во всех европейских газетах, кричал, что пожалуется Пию Девятому, в негодовании своем с немецкого он переходил на английский, с английского на французский…

– Кажется, это-то и произвело впечатление, – вставил Энгельс.

– Как бы то ни было, а наручники мы надеть на себя не позволили. Но допроса избежать, увы, не удалось. Доставили нас в Дармштадт, через который мы всего несколько дней как проезжали, направляясь в Карлсруэ, там и учинили первый основательный допрос. Ну, спрашивают, кто, откуда? Мы отвечаем. Почему, говорят, разъезжаете по Германии, вместо того чтобы сидеть дома в такое беспокойное время? Что ты им на это ответил, Фридрих?

– Я ответил, – безмятежно улыбнулся Энгельс, – что ныне мода такая – не сидеть дома. Пример подали французский король и его премьер-министр, перебравшиеся из Парижа в Лондон. Вслед за ними канцлер Меттерних – уж на что домосед! – покинул Вену, а через несколько дней – и сам австрийский император. Потом Людвиг Первый, король Баварии, сломя голову мчится из Мюнхена…

– О, вы могли их этим сильно разозлить! – подала голос долго молчавшая Елена.

– Еще как! – воскликнул Маркс. – Но вы же знаете, это его любимое занятие.

– Как, впрочем, и твое, – вставила Женни.

– Отчасти, – согласно кивнул головой Маркс. – Еще он назвал им и саксонского короля, и сардинского, и, конечно, герцогов Леопольдов – и баденского, и тосканского, и добрался даже до валашского господаря Георгия Бибеску, бежавшего из Бухареста за границу…

– И что же они на все это? – готовая вот-вот рассмеяться, спросила Женни.

– Что! Фридрих говорит им: вот вы же не осуждаете всех этих господ за то, что, поддавшись моде сорок восьмого – сорок девятого годов, они пустились в странствия, так почему же у вас вызывает подозрение наше желание попутешествовать? А ведь мы, говорит, гораздо более скромные путешественники: в отличие от названных лиц, мы странствуем лишь в пределах нашего любимого отечества.

Женни и Елена наконец рассмеялись.

– Чем же это кончилось?