Я всё это выдумал

Неизвестно зачем простояв возле двери несколько минут, Кристи, наконец, пожала плечами и спустилась вниз. Первая ступенька, вторая, третья… Странно, но у нее никогда прежде не возникало желания считать свои шаги, а в этот раз каждая мелочь привлекала внимание: трещина на стене, не до конца забеленное любовное послание какой-то Зайке, замысловатый узор на одной из дверей – словно само пространство пыталось задержать ее всеми возможными способами. С трудом сбросив с себя оцепенение, девушка потрясла головой и вышла из дома. Снаружи солнце нещадно слепило прохожих, и те из них, кто не потрудились надеть темные очки, шли, недовольно щурясь и заслоняясь ладонями от светила. Кристи была одной из них – моргнув, она опустила голову и направилась к перекрестку. Посмотрев по сторонам и не заметив машин, Кристи шагнула на проезжую часть и в следующий момент отлетела, как резиновый мячик, в сторону – неизвестно откуда появившийся фургон издал противный визжащий звук и по инерции проехал еще несколько метров, прежде чем остановился. Обычно в таких ситуациях рядом обязательно оказываются женщины, которые начинают истошно кричать. На этот раз все молчали, будто произошло что-то обыденное, как утренние новости о всякой ерунде, не стоящей внимания, но, тем не менее, перманентно потребляемой миллионами.

Если подумать, то этот шаг стал первым осмысленным решением, принятым Кристи в жизни. Жаль, что он стал и последним.

***

Дочитав до конца, я почувствовал, что у меня свело горло судорогой. Картинка была слишком реальной, предельно приближенной к жизни. Или к смерти, что, по сути, не имело значения. Закрыв на несколько секунд глаза, чтобы восстановить дыхание и унять бешено колотящееся сердце, я снова взялся за карандаш и попытался исправить финал. Грифель тут же обломился у самого основания. Я наточил его – и терпеливо повторял эту операцию, пока от карандаша не остался жалкий обломок длиной всего в пару сантиметров. То же самое повторилось со вторым карандашом. Ручка, понятное дело, снова оказалась нежизнеспособной – когда я в десятый раз, по школьной привычке, подышал на нее, чтобы как-то разогреть чернила, внутри механизма что-то щелкнуло, и стержень вообще перестал показываться из корпуса. Не знаю, кто управлял процессом в тот момент, но я не был готов сдаваться – напротив, чем больше препятствий чинил мне этот неизвестный автор, тем сильнее я становился. Когда все письменные принадлежности вышли из строя, я схватил со стола вилку с двумя зубцами, которой недавно лениво цеплял нарезанные фрукты, и, уже ни о чем не думая, со всей дури вонзил ее себе в руку. Крови было много – возможно, я повредил какой-то сосуд. Но в тот момент меня это даже обрадовало: головная боль, предпринявшая было атаку на мой мозг, тут же отступила. Радуясь этой маленькой победе, я взял дрожащими пальцами огрызок карандаша и, макая его в кровь, как в чернила, принялся исправлять судьбу Кристи. Сначала это получалось плохо – буквы расплывались и сливались в какую-то чушь, но я был упорен, и мой противник, кем бы он ни был, наконец, сдался. Когда конец был расширен двумя корявыми абзацами, моя подруга лежала в больнице и размышляла о том, как безболезненно расстаться со своим парнем, который пришел к ней всего два раза, причем во время второго визита от него сильно пахло перегаром. На вопрос о причинах алкогольных возлияний мужчина ответил, что они с приятелями отмечали ее чудесное спасение, но чуточку увлеклись – и поэтому он не может долго находиться с ней рядом.