Я все помню

Я просто закрыла глаза и впустила монстра внутрь своего естества. Нарисовала его в своем воображении. Он был похож на сгусток тьмы, на черную кляксу, и в действительности я не могла определить его форму, которая менялась с каждым его движением. Но при этом явственно ощущала его грубую кожу, испещренную ямками и бугорками. Помню, как ощутила его в животе. Внутри, казалось, взорвалось то самое чувство, которое испытываешь, когда сильно нервничаешь, когда стоишь на старте перед командной эстафетой в ожидании выстрела стартового пистолета – то самое, только в тысячу раз хуже. Я просто не смогла с этим смириться и стала тереть шрам. Помню, как я тогда его чесала. Всю ночь. И не могла остановиться. Мне хотелось кричать, но я знала, что это не поможет. После того, как меня изнасиловали, я делала это много раз. Говорила родителям, что отправляюсь на пробежку, действительно бежала, но только до тех пор, пока не оказывалась в парке, за теннисными кортами подальше от дома. И тогда из груди вырывался крик. Я все кричала и кричала. Стоило убрать руку, как зуд тут же возвращался. Не помогало ничего – ни бег, ни сон, ни алкоголь, ни лекарства. Мне буквально хотелось содрать с себя кожу. Так продолжалось почти восемь месяцев. Для меня это оказалось слишком долго.

Чтобы справиться с тревогой, Дженни стала принимать лекарства. Пыталась глушить ее алкоголем, а потом марихуаной и таблетками. Препаратами, которые ей удавалось найти в ванных комнатах подруг, – всем, что можно было раздобыть. И продолжала принимать «Оксикодон» даже тогда, когда физическая боль прошла. Родители ничего не знали, удивительно, но такое случается сплошь и рядом. Они замечали, что у дочери появились новые друзья и подруги, видели, что она стала хуже учиться, но решили не устраивать по этому поводу сцен.

Непростительно, но врачи, отстаивавшие необходимость подобного лечения в случае с Дженни, да и любого другого, оказавшегося в сходной ситуации, к сожалению, не учли следующего. Независимо от того, записались ли фактические события в памяти и претерпели ли изменения эмоции в момент их сохранения в долгосрочной памяти под воздействием морфина, физические реакции человека в любом случае программируются в нашем мозгу. «Бензатрал» их не устраняет. На пальцах это можно объяснить примерно так: если вы обжигаетесь о горячую плиту, но потом вас искусственно заставляют об этом забыть, страх организма перед ожогами все равно остается. Только вот движущей силой его уже выступает не жар и не раскаленная докрасна горелка плиты. Он заявляет о себе когда заблагорассудится, и человек понятия не имеет, как его остановить. Именно по этой причине традиционные методы лечения ПТСР предполагают, что извлекать воспоминания из хранилища и вновь их переживать пациент должен в состоянии эмоционального покоя. Со временем взаимосвязь между эмоциями и фактическими воспоминаниями претерпевает изменения и теряет интенсивность, в результате воскрешение в памяти травмирующих событий становится не таким болезненным. Сами эмоциональные страдания тоже идут на убыль, хотя это, конечно же, очень трудная работа. Куда проще просто взять и уничтожить в памяти факты! Это примерно то же самое, что популярные в 1950-е годы вибрационные пояса, якобы сжигавшие жиры без всяких физических упражнений или диет. Никакую травму таблетками не вылечишь.

Об изнасиловании Дженни ничего не помнила, но в ее теле продолжал жить ужас. Физическая память и эмоциональные реакции, теперь запрограммированные в ее естестве, не могли восполнить собой образовавшуюся пустоту – для этого попросту не было подходящего набора фактов. Поэтому страх свободно разгуливал по телу девушки. И единственным осязаемым отголоском беды был шрам, оставшийся на том месте, где насильник ее пометил.