Я все помню

Миссис Крамер, – сказал Бейрд, – давайте вы сначала взглянете на Дженни, а потом мы с вами и вашим мужем обсудим это в более спокойной обстановке.

Шарлотте его предложение не понравилось, но она все же сделала так, как он просил. Ее нельзя назвать трудным человеком, и если в моем повествовании я описываю ее иначе, то категорично заявляю, что делаю это непреднамеренно. К Шарлотте Крамер я питаю огромное уважение. У нее была непростая жизнь, в детстве она тоже получила травму, но оправилась после нее удивительно легко, что нашло отражение в силе духа и ее характере. Думаю, она на самом деле любила мужа, даже когда изводила его и мучила. И любила детей, причем одинаково, даже если и поднимала выше планку для Дженни. Но ведь любовь – категория искусства, а не науки. Каждый из нас может описывать ее разными словами и по-разному ощущать внутри своего естества. Одних она заставляет плакать, других смеяться. Одни от нее печалятся, другие злобятся. Одних она будоражит, другим приносит удовлетворение и убаюкивает.

Шарлотта воспринимала любовь через некую призму. Объяснить это так, чтобы мои слова не звучали осуждающе и чтобы вы не прониклись к ней неприязнью, очень трудно. Но Шарлотта отчаянно нуждалась в модели, вынесенной из детства, – в традиционной (полагаю, она даже сказала бы «скучной») американской семье. Она любила свой город, потому что в нем жили люди, работающие не покладая рук, разделяющие ее воззрения и исповедующие высокие моральные принципы. Любила свой дом, потому что он воплощал в себе Новую Англию в тихом, спокойном окружении. Ей нравилось быть замужем за Томом по той простой причине, что он был человек семейный и имел хорошую, хотя и не выдающуюся работу, ведь если человек занимается чем-то исключительным, то ему уже не до семьи. Том руководил несколькими автосалонами и, что важно, продавал такие престижные марки, как «БМВ», «Ягуар» и им подобные. Мне говорили, что это совсем другое дело, чем «торговлишка» какими-нибудь завалящими «Хендэ». О том, любила ли бы Тома Шарлотта без всего этого, не ведали ни он, ни она. Она любила Дженни и Лукаса, потому что они были ее детьми, а еще потому, что воплощали собой все, что только должны воплощать дети. Сообразительные, спортивные и послушные (по большей части), но также шумные, озорные, глупые, неустанно требующие упорного труда и массы усилий, что позволяло Шарлотте с пользой проводить время, да еще часами обсуждать поведение сына и дочери с подругами по клубу за ланчем. Каждый фрагмент этой картинки она любила страстно и глубоко. Поэтому когда Дженни «сломалась», она отчаянно бросилась ее «чинить». Как я уже говорил, ей хотелось как можно быстрее построить новый дом.

Привезя Дженни в отделение «скорой помощи», ее тут же напичкали успокоительными. Ребята, которые ее нашли, говорили, что она то теряла сознание, то вновь приходила в себя, хотя это, скорее всего, было результатом не столько опьянения, сколько шока. Глаза ее оставались открытыми, она могла сидеть и даже дошла через лужайку до кресла в гостиной почти без посторонней помощи. По их словам, порой она узнавала их, понимала, где находится и что с ней случилось, но уже несколько секунд спустя совершенно не могла ответить на их вопросы. Кататония. Дженни позвала на помощь. Стала плакать и кричать. Затем побелела как мел. О тех же симптомах говорили и врачи «неотложки», но давать человеку успокоительные не в их правилах. Истерика охватила Дженни уже в больнице, когда ее начали осматривать. Чтобы облегчить ее страдания, доктор Бейрд сделал назначение. Крови было вполне достаточно, чтобы персонал встревожился и прибегнул к использованию седативных препаратов для проведения обследования пациентки без чьего-либо согласия.

Несмотря на напускное спокойствие Шарлотты, вид дочери поразил ее до глубины души. По сути, у меня было такое ощущение, что в первый момент она испытала примерно те же чувства, что и Том. Хотя они почти не прикасались друг к другу за пределами спальни (а там только чтобы выполнить рутинный супружеский долг), она обеими руками схватила Тома за предплечье. Затем спрятала лицо в рукав его рубашки и прошептала: «О боже!» Плакать Шарлотта не стала, но Том чувствовал, как ее ногти все сильнее впивались в его кожу по мере того, как она старалась овладеть собой. Женщина попыталась проглотить застрявший в горле ком, но вдруг обнаружила, что во рту у нее совершенно пересохло.