Я всё у тебя отниму (СИ)

На звонок из калитки выглядывает охранник.

— Степан Алексеевич, я за дочерью приехала, — говорю, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Мужчина окидывает меня удивлённым, слегка шокированным взглядом.

Наверное, я выгляжу сейчас действительно ужасно? Я ведь даже не подумала посмотреть в зеркало. У меня раскалывается голова от рыданий, лицо распухло. Еще и в домашней одежде. В тапочках!

— Мне велели не пропускать вас.

— Как это не пропускать? — вмешивается Лёнька. — Тут дочь её находится. Это уголовное дело — удерживать чужого ребёнка!

Брат пытается протиснуться, но Степан Алексеевич — крепкий мужчина. Он перегораживает проход и не позволяет Лёне сделать даже шаг.

— Пустите! — рычит брат.

— Сказал: велено не пускать. С полицией придете — будет другой разговор.

Он намекает, что без полиции не получится?

Пульсация в висках усиливается. Меня снова тошнит. В глазах темнеет, и я только чудом удерживаюсь на ногах, а Лёнька тут же мчится ко мне и поддерживает.

— Вы не понимаете, что тут творится? — спрашивает брат, взяв меня под локоть.

— Я выполняю свою работу, — отчеканивает Степан Алексеевич.

И тут я слышу голос, от которого внутри поднимается волна отвращения.

— Стёпочка, вы не справляетесь со своей работой? — ехидным тоном спрашивает Антонина Георгиевна.

Она выплывает из дома, словно барышня из средневекового романа. Женщина держит осанку, горделиво вскинув голову. Она всегда ставила себя, как королеву, тем не менее раньше не показывала своё отвращение настолько сильно.

Антонина Георгиевна всегда улыбалась мне, вполне нормально общалась со мной, но резко повернулась спиной. Теперь свекровь смотрит презрительно и недовольно поджимает губы, будто не хочет иметь со мной ничего общего даже косвенно. Впрочем, чего я могла ждать от человека, который привык таким образом вести себя со всеми «неугодными»?

— Что ты здесь забыла? Марина, тебе Андрей уже всё сказал, — фыркает женщина. — Ты Еву не заберешь. Хочешь, вызывай полицию, только вот они тебе не помогут. Суд подобными делами занимается, а у тебя на него штанов не хватит. Любой судья встанет на сторону состоятельного отца, а не матери-оборванки. Посмотри на себя, на тебе уже бирка висит — «неудачница».

Свекровь говорит с таким довольным видом, словно она давно мечтала сказать эти слова. Ее голос звенит на высоких нотах, она почти подпрыгивает от радости, и у меня не остается никаких сомнений, что свекровь терпеть меня не могла. Ловко скрывала свои эмоции. Одно неясно: почему сдерживалась раньше, а теперь явила ядовитое нутро миру?

Смотрю на нее — Антонина Георгиевна победно улыбается, — а у меня внутри расползается пустота.

Не осталось сил на слёзы, сейчас даже на борьбу их нет, только жалостливо просить милостыню.

— Дайте мне увидеться с дочкой… Хотя бы просто посмотреть на неё, — прошу я осипшим голосом.

— Ещё чего вздумала! Еву ты не увидишь. В таком виде даже близко к девочке не подойдёшь. Ты свой шанс уже упустила. Надо было раньше думать, если так ребёнок дорог, как говоришь.

— Вы слишком жестоки. За что вы так со мной?

Не хочу, чтобы дочка оставалась с этой ядовитой змеёй, но понимаю, что иначе и не получится. Сейчас суд может встать на сторону Андрея, ведь у меня нет жилья, нет работы… У меня ничего нет, кроме безграничной любви к малышке.

Орлов точно наймёт лучших адвокатов и сделает всё, чтобы лишить меня родительских прав. И тогда я совсем не увижу дочь.

Разве жизнь меняется вот так — в одночасье?

Что я сделала неправильно, что должна проходить через все круги ада?

Сердце колотится.

В это же мгновение приходит осознание, оно разливается по венам жгучим ядом. Боль затуманила мне рассудок, но теперь я понимаю, что мне действительно некуда забрать дочь. Нечем будет накормить её. Рыдание рвётся наружу. Мне хочется поставить свекровь на место, напомнить, благодаря кому, по большей части, они сейчас имеют то, что у них есть, но вместо этого с губ слетает рваный всхлип.

— Убирайся отсюда и дорогу к этому дому забудь, а иначе я сама тебя посажу. Давно Андрею следовало бросить тебя и развестись. Выглядишь как старая, дряхлая бабка.

Я вздрагиваю, но больше не из-за смысла слов, а от интонации, с которой говорила Антонина Георгиевна. С тем же презрением выпроводил меня Андрей, попросту натравив охранников. Я перевожу взгляд на Степана Алексеевича, но он отворачивается. Понимаю, что помощи от него ждать не придется, ведь он попросту выполняет свою работу, за которую ему платят.

Стыдно, что незнакомый человек вынужден смотреть на эту скверную сцену. Свекровь так орет, что в любой момент вся округа из любопытства соберется.

— А ты на себя-то в зеркало смотрела? — встревает Лёнька, продолжая прижимать меня к себе. — Язык распускать только умеешь, а сына воспитать не получилось?

— Тебе только и говорить о воспитании — щенок, от которого родная сестра отказалась ради моего сына.