Я вспоминаю...

Есть в кинопроизводстве еще одна сторона, не вызывающая у меня восторга. Она заключается в том, что приходится просить милостыню. Это — необходимость обходить с чашкой продюсеров, дабы вымолить моему фильму позволение родиться на свет, — единственное, что мне не импонирует в режиссерской профессии. Ни в жизнь не стал бы просить для себя. Скорей бы уж умер с голоду на улице. Но ради фильма я нашел в себе силы поступиться гордостью. А для этого мне необходима вся полнота веры в то, что я делаю. Вот почему мне так важно, чтобы меня окружали люди, с которыми мне легко и удобно. Чтобы быть в силах надоедать, беспокоить, просить денег, я должен верить в себя.

Я не испытываю теплоты к продюсерам как общественной группе. Сознаю, что в моей нелюбви к ним есть что-то едва ли не противоестественное. Ведь их желание вернуть вложенные деньги вполне понятно. А поодиночке с каждым из них можно нормально общаться. Думаю, недолюбливать их в целом меня побуждает ощущение той власти, которую они надо мной имеют. Это ощущение исподволь заставляет меня казаться самому себе ребенком, у которого нет своих денег, который вынужден угождать старшим, даже когда он с ними не согласен — или, хуже того, не питает к ним уважения.

Поскольку лично меня никогда особенно не волновали деньги и то, что на них можно купить, кажется странным, что их поискам суждено было сделаться столь важной составляющей моего существования.

Глава 19. Снимать фильмы интереснее, нежели смотреть их

Было время, когда я, как и все нормальные люди, обожал кино. Я имею в виду мое раннее детство; увиденные в ту солнечную пору фильмы прочно поселились в моем сознании. Однако время шло, и способность безоглядно верить экрану, всматриваться в него незамутненным взглядом ребенка оказалась утрачена. Иначе и быть не могло: в детские годы нас отличает здоровое равновесие между реальным и иллюзорным, сознательным и бессознательным, явью и сном. Дети открыто и честно отдаются на волю волн, пускаясь в путешествие по имени жизнь. По мере того, как я, взрослея, становился другим, менялись и фильмы, которые я смотрел. Точнее, я думаю, что они менялись; с определенностью могу утверждать лишь, что воздействовали они на меня уже по-иному. Тем не менее, фильмы еще сохраняли для меня ту прелесть захватывающего бегства от реальности, какой были изначально исполнены; это ощущение исчезло лишь тогда, когда я с головой погрузился в процесс столь же волнующий, столь же завораживающий — процесс их создания. Отныне единственными картинами, в которых я мог жить свободно и нестесненно, сделались те, что творил я сам. Ведь снимать фильмы бесконечно интереснее, нежели смотреть их.

Одна из причин, по которым я перестал быть образцовым кинозрителем, заключается в том, что экранному зрелищу уже не под силу вытряхнуть меня из моей телесной оболочки и перенести в другое измерение; оно может лишь вытряхнуть меня из затемненного зала — при условии, что это можно сделать, никого не задев. Не представляю, как люди могут соглашаться войти в состав жюри разных кинофестивалей. Мне такие предложения делали не раз, и я их неизменно отклонял. Дело в том, что с некоторых пор я открыл в себе особый дар: научился видеть фильмы в собственной голове, и это оказалось гораздо увлекательнее. Срок человеческой жизни ограничен, а потомству хочется оставить как можно больше. Надеюсь, в моих фильмах есть нечто: образы, особый взгляд на мир — словом, то, что, в отличие от меня, неподвластно времени. Не знаю, как это описать: ну, скажем, возможность разделить твой собственный взгляд на мир со всем, что тебя окружает.

Меня часто спрашивают, отчего в последние годы я редко бываю в кино; признаюсь, на этот вопрос у меня нет внятного ответа. Действительно, надо об этом подумать — и почаще смотреть фильмы. Ну, у меня редко бывает возможность, постоянно не хватает времени; но разве такой ответ кого-то убедит? Думается, время можно было бы выкроить, поставь я это во главу угла. Подчас я говорю Джульетте: «Знаешь, давай оставим все эти пропущенные фильмы на потом, чтоб нам было чем заняться, когда состаримся».

Начало моему киноманству было заложено в нежном возрасте. Впервые я побывал в кинотеатре, когда мне не было еще четырех, а может, и двух лет; за более точной информацией стоит обратиться к моей матери, запомнившей, как я сидел у нее на коленях. Меня водили как на итальянские, так и на голливудские ленты. Поскольку последние шли в дублированном виде, могло показаться, что для нас, юных несмышленышей, не было существенной разницы между отечественной и импортной кинопродукцией; однако, представьте, мы ее замечали, и еще как! Фильмы из Голливуда были гораздо лучше. И мы это понимали, как наверняка понимали и взрослые.