Я вспоминаю...

Самое страшное в болезни — утрата личности. Здоровые люди не знают, как вести себя в присутствии больного. Ему приносят сладости и фрукты. Присылают цветы, они заполняют всю палату — невозможно дышать. Но кто будет поливать все эти цветы?

В больнице я наблюдал, как человеку, перенесшему инфаркт, принесли воздушные шары. Эта картина так и стоит у меня перед глазами. Больной лежал, и было непонятно, размышляет ли он, зачем ему все эти шары, или вообще не понимает, что ему принесли. А навестившие его люди просто не знали, что им делать, хотя потребность прийти к больному, без сомнения, была. И тут подвернулся продавец с воздушными шарами.

Когда пребываешь где-то между сном и реальностью, куда тебя доставил не реактивный самолет, а инъекция, то в этом состоянии монахини, оказывающие тебе помощь, кажутся темными призраками в ночи — то ли убийцы, то ли летучие мыши, которым нужна, в худшем случае, твоя кровь, в лучшем — моча на анализ. Я воображал, как мой анализ приходится уносить в галлоновых контейнерах целой бригаде рабочих. Мир больного упрощается, а его горизонт сужается. Большой мир за стенами больницы становится безразличен, важно только то, что происходит в палате. В этом крошечном мирке других интересов все меньше и меньше. Неожиданно становишься предлогом для большого сбора посетителей: твои знакомые с вымученными улыбками на лицах собираются в палате, чтобы в последний раз взглянуть на тебя. Теперь ты в их глазах внезапно становишься чуть ли не святым. Скоропортящиеся фрукты, не вызывающие у тебя никакого желания их съесть, поступают к тебе беспрерывно и постепенно гниют, а цветы вянут и засыхают. Глядя на них, ты видишь свое будущее.

Потом в моем сознании пронеслись фильмы, которые я хотел снять, но так и не собрался. Они были совершенно законченными, появившись на свет без борьбы. Мне они показались прекрасными, лучше, чем все, что я делал раньше, — эти нерожденные дети ждали, чтобы их зачали и произвели на свет. Свободные, эпические пропорции, великолепный цвет. Все было похоже на сон, когда кажется, что спал несколько часов, а на самом деле — всего несколько минут.

Я знаю: если выздоровлю, то сделаю все, что намеревался и даже больше. Но стоило мне пойти на поправку, как я вновь оказался в плену земных забот.

Если ты попал в больницу из-за серьезной болезни или в критическом состоянии, то, выйдя из нее, никогда уже не будешь прежним. Тебя вынудили посмотреть в лицо смерти. Теперь ты боишься ее одновременно и меньше, и больше — ты изменился. Жизнь стала для тебя более ценной, но ты утратил беспечность. Серьезная болезнь, с которой ты справился, унесла с собой толику страха смерти: ведь смерть страшна своей неизвестностью. А после того, как ты был к ней так близко, ее уже не назовешь незнакомкой.

Главное, что вынес я после этого легкого касания смерти, — страстное желание жить.

Глава 12. Комиксы, клоуны и классика

Ограничения могут быть в высшей степени полезны. Например, когда не дают всего, что тебе нужно, на помощь приходят изобретательность и воображение, которые открывают в тебе новые возможности — личности, а не финансиста. Я никогда не завидовал возможностям американских кинорежиссеров: нехватки стимулируют изобретательность.

Тут уместно вспомнить мой детский кукольный театр. Он казался мне самым лучшим подарком на свете, самым великолепным кукольным театром. Конечно, были и более дорогие театры. Можно было подобрать более укомплектованный — с самыми разными куклами в замечательных костюмах. И я мог этим удовлетвориться — придумывал бы всякие истории и подбирал подходящих персонажей. Мне же приходилось делать костюмы самому, и, следовательно, я был волен придумывать персонажи, которые больше устраивали мою фантазию. Делая куклам костюмы, я понял, что у меня есть художественные способности. Так как мне не хватало кукол, чтобы разыгрывать придуманные мною истории, я научился мастерить их сам. Делая куклам лица, я понял, как важно подобрать точное выражение, создать нужный типаж — что мне впоследствии пригодилось в кино.

Мои куклы и я составляли вместе особый, законченный мир, который был исключительно нашим; его единственными границами были границы моего воображения.

Частично мое воображение питалось чтением. Я любил Популярные комиксы моего детства: «Воспитание отца» и старого доброго «Кота Феликса», но я читал и книги. Особенно часто перечитывал «Сатирикон» Петрония [34], вельможи времен Нерона. До нас дошли только фрагменты этого произведения. Некоторые сюжетные линии не имеют конца, некоторые — начала. Встречаются и такие, в которых есть только середина, но все это только разжигало любопытство. Отсутствующие страницы волновали воображение даже больше тех, что сохранились. Отталкиваясь от существующих фрагментов, воображение мое разыгрывалось не на шутку.