Я вспоминаю...

Во сне, когда я вылезаю из бочки, меня, маленького, голого, мокрого, обертывают полотенцами несколько женщин с огромными грудями. В моих снах на женщинах никогда нет бюстгальтеров, да и вряд ли бюстгальтеры таких размеров вообще существуют. Меня закутывают. Меня прижимают к груди, поворачивая то лицом, то спиной, чтобы я скорее обсох. Полотенце трется о мою маленькую мужскую принадлежность, которая весело покачивается из стороны в сторону. Какое приятное ощущение; пусть оно никогда не кончается… Иногда женщины борются за привилегию обтереть меня, и это мне тоже нравится.

Я прожил жизнь в поисках женщин ушедшего детства, женщин, готовых закутать вас в полотенце. Ныне, когда мне снится этот сон, я испытываю потребность в женщинах посильнее. В реальной жизни для меня делает это Джульетта; правда, потом на полу ванной остается много брошенных в беспорядке полотенец.

Тридцать лет назад мне приснился сон, подведший итог всей моей жизни. До сих пор я никому его не рассказывал.

Я — начальник аэропорта. Сижу за столом в большой комнате. Снаружи ночь — ясная, звездная. За окнами самолеты, идущие на посадку. Только что приземлился огромный лайнер, и я как глава аэропорта должен произвести паспортный контроль.

Все пассажиры лайнера выстроились в шеренгу, держа в руках паспорта. Внезапно я замечаю среди них странную фигуру — старика-китайца, на вид дряхлого, одетого в лохмотья, но с величественной осанкой; от него исходит жуткий запах. Он терпеливо ждет своей очереди.

Ждет своей очереди, не говоря ни слова. Даже не глядя в мою сторону. Полностью уйдя в себя.

Я опускаю глаза, вижу на столе табличку с моим именем и начальственной должностью — и не знаю, что делать. Я просто не смею позволить ему ступить на нашу землю: ведь он так непохож на всех остальных, его вид приводит меня в замешательство. Меня снедает опасение, что стоит мне сказать этому чужаку «да» и вся моя упорядоченная жизнь разлетится на тысячу осколков. И мне ничего не остается, как прибегнуть к уловке, в беспомощности которой просвечивает моя собственная слабость.

Не в силах взять на себя ответственность, я лгу, как ребенок. «Видите ли, это не в моей компетенции, — выдавливаю наконец из себя. — Дело в том, что не я здесь отдаю приказы. Это нужно согласовать».

Понурив голову от стыда, бормочу: «Подождите, я сейчас вернусь». И выхожу — якобы принять решение, на которое нет и намека. Сознавая, что от выбора не уйти, я медлю, га-Дая про себя, будет ли он еще в комнате, когда вернусь туда. Но еще страшнее другое — то, что я не знаю, чего боюсь больше: того, что застану его в своем кабинете или уже не застану. И эта мысль не покидает меня вот уже тридцать лет. — Я вполне отдаю себе отчет в том, что дело не в исходящем от него запахе, а в дефектах моего носа, — и все же не в силах заставить себя вернуться в кабинет и отпустить его с миром или хотя бы убедиться, что он еще там.

Меня часто спрашивают, как зарождаются видения, фантазии, грезы. В чем секрет механизма, так расковывающего ум, что в нем кристаллизуются персонажи, ситуации, миры?

Не знаю. Даже не представляю, как объяснить самому себе, как это происходит.

Когда я снимаю фильм, моя главная забота — целиком отдаться гипнозу, до конца перевоплотиться в человека, грезящего наяву, пусть даже инициатором грезы являюсь я сам.

Мне всегда доставляло громадное удовольствие залезть в постель, растянуться в ней и с трепетом ждать отхода ко сну.

Обожаю высокие, огромные кровати, прохладные простыни, мягкие стеганые одеяла. Обожаю ночную тишину, предвестницу сновидений. Ожидать их, лежа под одеялом, — не то же ли, что, удобно устроившись в кресле кинотеатра, ждать начала фильма?

Я всегда с удовольствием просыпаюсь. Я просыпаюсь мгновенно. Открываю глаза — и тут же воскресаю для сознательной жизни. Но прежде всего, дабы не забыть, стараюсь запечатлеть контуры сновидений минувшей ночи. Нет, не в словах, в рисунках, хотя ясно помню все звучавшие во сне реплики. Их я обычно помещаю в шар, растущий над головой моего персонажа, как в комиксах. Надо сказать, что в моих снах я неизменно оказываюсь главным действующим лицом. Предвижу: кто-нибудь тут же заметит, что вечно видеть во сне самого себя под стать лишь отъявленному эгоцентрику. Пусть так. Я убежден: каждый имеет право грезить по-своему.

Просыпаться мгновенно, не нуждаясь для этого в чашке кофе или завтраке, — преимущество, ибо так не теряешь ни секунды наставших суток.

В снах очень важны цвета. Цвет во сне столь же значим, как в живописи; он — главный компонент настроения. Вообразите розовую лошадь, фиолетового пса, зеленого слона. Ни то, ни другое, ни третье во сне не выглядит абсурдным.

Меня всегда вдохновляли лица. Мне никогда не надоедает разглядывать их, пока я не найду то, что требуется для роли. Ради самой крошечной мне случалось — и до сих пор случается — просмотреть тысячу лиц, чтобы отыскать единственно подходящее. Лицо — это первое, что мы осознаем в окружающем мире.