Я вспоминаю

На два су можно купить шоколадку, обернутую фольгой, но это выйдет слишком мало. Зеленые и красные леденцы можно сосать часами, но для воскресенья они слишком обыденны. А мороженое, что продают на углу, съедается так быстро, что и не заметишь.

- Дайте мне вот этих на десять сантимов.

До полудня еще далеко.

Когда сам ты невелик, улицы кажутся длиннее, дома выше. Дни - и те тянутся дольше, особенно воскресенья. Мальчишка успевает насмотреться и наслушаться досыта. Когда он все так же степенно возвращается на тихую солнечную улицу Закона и толкает незапертую дверь, он словно опьянел.

Входит он не сразу. Сперва кричит в приотворенную дверь кухни, которая после улицы кажется полутемной:

- За стол не пора?

За стол садиться еще рано, и он может еще немного побродить, пососать конфеты, вытаскивая их из кармана одну за другой.

На углу улицы показался долговязый Дезире. Анриетта накрывает на стол.

На обед - бульон, жаркое с яблоками и жареной картошкой. Таково воскресное меню. В доме, как и на улицах, пусто. Жильцы поехали за город. Двери и окна открыты. В комнатах пятна света перемежаются пятнами тени, островки зноя - островками прохлады. Но через несколько минут вспыхнет ссора.

Ну, не странно ли, что все мы предвидим эту ссору, чувствуем ее неизбежность, бесполезность, нелепость и все-таки не умеем ее предотвратить?

Анриетта убрала со стола посуду.

- Одень Кристиана, все равно тебе делать нечего.

Двери комнат и дверцы шкафов то открываются, то закрываются. Свободная голубая блузка сзади закалывается брошкой.

- Застегни мне блузку.

Вспышка все ближе, и вот она разражается по самому ничтожному поводу. То ли Кристиан, уже одетый для выхода, сразу обмочил нарядные штанишки? То ли я выпачкал воскресный костюмчик? То ли виноват Дезире с его ворчанием:

- Анриетта, уже два часа! Так мы никогда не уйдем!

Анриетта сражается со своей шевелюрой, зажав во рту шпильки. На ней розовая нижняя юбка. С самого утра, с момента, когда она встала к заутрене, ей приходится спешить, метаться, выходя из себя от мысли, что семейная сцена неотвратима.

- Что у меня, десять рук, что ли? Занялся бы лучше печкой.

Крак! У нее лопается шнурок или отскакивает пуговица.

- Ну что, Анриетта?

Она срывает с себя блузку и ударяется в слезы.

- Уходите без меня! Пожалуйста. Мне все равно.

Мама страдает мигренями. Без мигрени не обходится ни одно воскресенье. А нас ждут залитые солнцем улицы, утопающие в воскресном покое.

- Что же это такое! Опять Жорж играет с чернильницей...

Слезы. Гнев. Стрелка будильника движется. Анриетта раздевается, снова одевается.

- Возьмем коляску? Это для брата.

- Не надо! Я его понесу.

- Ты только так говоришь, а сам потом будешь заставлять малыша идти, как в то воскресенье. Или вообще захочешь ехать трамваем, а проезд стоит тридцать сантимов.

Десять сантимов на человека - за брата еще не надо платить. А иногда удается схитрить, уверив кондуктора, что мне еще нет пяти.

В ушах у меня звенит. Тепло и свет обволакивают и оглушают меня, во рту - вкус ростбифа и жареной картошки.

Проходим мимо нашего бывшего дома на улице Пастера. Площадь Конгресса, улица Провинции, мост Маген, перешагнувший через Маас.

Для меня набережная Сен-Леонар, которая тянется без конца и края,это уже чужбина. Со смешанным чувством страха и удовольствия смотрю на людей и предметы.

Почти на всех этих огромных домах - медные таблички, иногда по нескольку на одной двери:

"Судостроение", "Речное и морское страхование", "Перевозки", "Фрахт".

Тут же мастерские. Их широкие железные ворота по случаю воскресенья закрыты.

Нас обгоняет трамвай - мы садимся в него только на обратном пути, и то изредка: десять сантимов - не пустяк.

Счастливы ли родители? Ведь воскресенья должны были бы стать для них днями счастья, во имя которого они трудятся всю неделю. И вот они наконец вместе, и дети с ними. Они идут и молчат.

Дезире слегка улыбается людям и улицам. Анриетта ни на миг не забывает, что на полдороге брату надо сделать пи-пи; она вспоминает, что ей хотелось сказать сестре, и в то же время голова у нее забита жильцами и очередными планами.

- Об одном прошу, - говорит Дезире, - не надо говорить им про то, как мы ограничиваемся самым необходимым.

- Не могу же я сказать Анне, что денег у нас куры не клюют!

- Об этом вообще не стоит говорить.

- Анна - моя сестра...

- Но мне-то она не сестра.

- Послушай, если ты опять намерен... Осторожно! Мимо проходит какой-то отдаленный знакомый, и мама тут же улыбается, любезно кивает. Но вот позади осталась самая неприятная часть набережной, та, где ни одного деревца, никакой тени - только широкий сверкающий Маас. Начинается другая набережная, а с ней - канал, пристань, где покачиваются впритирку, чуть не в десять рядов, сотни барж, на которых сохнет белье, играют дети, спят собаки, и надо всем царит живительный запах дегтя и смолы.

На другом берегу, между каналом и рекой, в запущенном парке выглядывают из густой листвы красные кирпичные стены городского тира. Оттуда поминутно доносятся сухие щелчки выстрелов.