Я выбираю солнце

Тот год запомнился как самый счастливый в её детстве. Родители Андрюши гонялись на севере за длинным рублём и оставили сына у бабки, в школу пришла пора идти. У баб Мани дом посолиднее, но злой, негостеприимный, как и она сама. То не трогай, это нельзя, на диване не прыгай, руки на колени и сиди тихо, как арестант, не высовывайся. А разве это мыслимо, когда кругом столько любопытного? Глаза хлопотливо бегают, выискивают. Рука сама тянется – и статуэточки потрогать хочется, гладенькие беленькие собольки, и атласную штору на себя примерить, и в пуговичной банке порыться. Одна электрическая кофемолка чего стоила. Стояла она в коробке глубоко в шкафу, почти непользуемая. Однажды, пока бабки дома не было, они вытащили её и весь сахар из сахарницы смололи. Вжик, вжик – и белый порошок готов. Слизываешь его с ладошки и млеешь, хохочешь-заливаешься, глядя на Андрюшин такой же белый нос-пимпочку. Баба Маня застала, чуть не на голову им этот порошок высыпала, так орала:

– Чёй-то тут шаритесь, господа хорошие? Проныры, от проны-ыры!.. А ну, геть отседа!

И полотенцем, полотенцем отхаживает.

Две сестры были настолько разными, только диву даёшься. Бабаня полная, статная, румянец щедро разлит по щекам, веночек толстой косы уложит вокруг головы – ни дать ни взять царица, и добротой наполнена по самые края. Баба Маня с другого полюса: худая, костлявая, с вечной дулей на затылке, носом-флюгером, который лез всюду, да языком-бритвой. Характер ядовитый как у змеи, злыдня одним словом.

Так повелось, что Андрюша после школы бежал не домой, а к Бабане, вернее, к Злате. Она, когда дожди начались, усаживалась у окошка, подпирала кулачком щёку и ждала. Смотрела на унылый двор, наискось перечерканный быстрыми струями, на сердито пузырящиеся лужи. Носу не высунуть на улицу, но Андрюша высовывал, он большой и школьник. А она ещё маленькая, поэтому сидит и отирает ладошкой запотевшее окно, вот – вот калитка откроется, Андрюша ворвётся и заполнит собой весь мир.

– Да придёт он, придёт, куда денется, – ворчала Бабаня. – Иди, сказку почитаю.

– Не хочу, – отмахнётся и снова взглядом окно дырявит.

Зато когда Андрюша влетал верблюдиком, с ранцем за спиной, жизнь обретала новые краски. Столько дел, столько дел сразу находилось!

– Бегом переодеваться, застудисся, – заботливо выговаривала Злата бабкиным тоном, принимая Андрюшин мокрый ранец. – Да обсохнуть одёжку раскинь.

Он бежал в спальню, с точностью выполняя её указания, она мчалась на кухню. Хлопотала с Бабаней, больше под ногами крутилась, но ничего не упустить, ничего!

– Пирожки не забыла, ба?

– Да не забыла, не забыла, супу сначала, потом уж пирожки ваши.

– А компотик? Вишенок побольше, Андрюша лю-юбит.

– Ну, надо ж так! Всё б тебе Андрюша да Андрюша.

Вместе отстучат ложками по тарелкам, а потом самое расчудесное – пирожки с картошкой, да игра-считалочка у кого вишнёвых косточек больше.

За уроками всегда сидела рядышком, смотрела, как Андрюша сначала крючочки да палочки выводит, а потом и буковки. Складывать по слогам начал и Злата за ним повторяла. Андрюша умный, Андрюша всё знает и всему научит. Он и учил старательно «р» выговаривать. Запрокидывал голову и показывал, как так исхитриться язычок свернуть, чтобы «рэкнуть». Злата только что не ныряла в широко раскрытый Андрюшин рот, пальчиком язык его трогала, запоминала и прилежно повторяла:

– Р-р-р-р…. Андр-р-р-юша…. Андрю-рю-рю….

Так и пошло – Андрю-рю-рю, до самой взрослости.

Как-то он занимался очень серьёзным делом, решал пр-ример-ры. Брови сосредоточенно нахмурены, сам посапывает, поблёкшие веснушки на носу подпрыгивают, и со Златой не разговаривает. Она смотрела на него, не отрываясь, а потом сказала так доверительно, с придыханием:

– Жинюся с тобой.

– Чтой-то удумала? – вскинулась Бабаня, оторвавшись от вязания новеньких тёплых следочков для внучки. – Нельзя вам жениться, по крови родные вы.

Злата сумрачно глянула на бабку, а Андрюша обернулся и сказал весомо:

– Чай, не чужие.

Мол, плевали мы на ваши предрассудки и родственные крови, путь у нас один – жениться и всё тут! Злата сразу и успокоилась.

К концу следующего лета, когда папа забирал её в Москву, до истерики дошло. Орала, вопила как резаная:

– Не поеду!.. Нет! Нет! Не пое-еду-у-у!

Ни Бабанины, ни отцовы увещевания, что не навсегда прощаетесь, не помогали. Хоть ты тресни – в Златкиной детской жизни Андрюша был центром мироздания, её альфой и омегой. Размазывала по мордашке нарёванные реки, подвывала, скулила, забившись на полати. Сквозь икоту продавливала:

– Андр-рюша, Андрю-рю-рю….

Пока он же хмурый, потухший не присел рядышком. С осторожностью погладил по плечику, мягко прикоснулся к огненной макушке.

– Не плачь, Рыжуха. Я приеду в твою Москву, приеду. И ты приедешь, Бабаня сказала.

Взметнулась, бросилась ему на шею, сковала ручками и зашептала в ухо:

– Честно-пречестно?.. Правда-преправда?

– Да.

– А потом жини-ица.

– Да-а.

Глава вторая