Я выбрал бы жизнь

— Эй, Жереми, спокойнее! Ты, может, здесь и в авторитете, но есть правила, распорядок…

— Неужели никак нельзя его позвать? — продолжал Жереми более дружелюбным тоном.

— Нет. Никак.

Жереми пришел в отчаяние. Ему надо было повидаться с раввином сегодня до вечера.

— А какой-нибудь другой раввин? Нельзя пригласить другого раввина сегодня?

— Ты не записан в график посещений. Ты вообще туда никогда не записывался.

— Можешь меня записать?

Что он теряет, задав вопрос?

— Конечно, — ответил надзиратель. — Но… Честно говоря, я не понимаю. Черт возьми, да что с тобой? Ты всегда отказывался встречаться со священником, а теперь не можешь день потерпеть? Странный ты, Жереми. Очень странный.

— В этом и вся моя прелесть, — ответил Жереми со смехом, который надзиратель поспешил подхватить.

Завоевав его расположение, Жереми сделал следующий ход:

— Я бы хотел, чтобы ты позвонил одному раввину, которого я знаю, и попросил его прийти.

— Что? Ты шутишь? Может, мне еще на машине за ним съездить? Ты, Жереми, не зарывайся! Я тебе не слуга! С нашим… уговором я и так тебя щажу, как могу.

Жереми пошел в контратаку:

— Приносишь мне «Экип»? И это вся твоя помощь? Сейчас я прошу тебя о настоящей услуге.

Надзиратель в замешательстве с минуту подумал.

— Ладно, номер у тебя есть? — вздохнул он, уступая.

— Нет. Позвони в синагогу на улице Паве в четвертом округе и спроси секретаря раввина. Я не знаю, как его зовут. Скажи, что я тот человек, что приходил к нему… восьмого мая две тысячи двенадцатого, тот, кого забрала полиция. Скажи ему, что я хочу повидаться с ним сегодня, что мне надо с ним поговорить и это очень срочно.

Раввина, возможно, не было на месте. Но Жереми должен был попытаться, следуя своей интуиции. Разыграть последнюю карту.

— Информации у тебя негусто. Ладно, посмотрю, что я смогу сделать. Если не дам тебе знать, значит, ничего не вышло.

Когда надзиратель ушел, Жереми снова принялся мерить шагами камеру.

«Тридцать семь лет! Мне тридцать семь лет», — повторял он, убеждая себя.

Он провел пальцем по щекам, по контуру глаз, и ему показалось, что кожа стала тоньше. Потом он ощупал свой торс, приподнял майку и обнаружил незнакомые прежде формы: намечающееся брюшко, жирок на бедрах. Впервые он осознал, что постарел. А ведь казалось, ему было двадцать всего несколько дней назад.

Он открыл шкафчик у кровати, и ему хватило считаных секунд, чтобы изучить его скудное содержимое. Немного одежды, жидкое мыло, пара ботинок, два спортивных журнала. Он искал связи с внешним миром, с прошлым, с настоящим. Ему уже стали привычны эти «раскопки» в поисках утраченного смысла.

В кармане куртки, висевшей на дверце, он нашел три письма. Последнее было датировано 12 марта 2017 года. Он с досадой отметил, что все они не от Виктории, но по зрелом размышлении порадовался этому: его план сработал, и она изолирована от него ради ее блага. Все три письма были от Клотильды. Клотильда, которую он не знал, Клотильда, которую он не любил. Клотильда, подруга Виктории. Клотильда, жена его лучшего друга. Его любовница.