Я выбрал бы жизнь

Сказать ли тебе, как мне больно за все то зло, что я тебе причинил? Сказать ли тебе, как я жалею о жизни, которую мог бы прожить с тобой? Сказать ли тебе, как я был бы счастлив, если бы мы сидели сегодня рядом и вместе гордо наблюдали, как плод нашей любви продолжает начатую нами историю?

Зачем говорить тебе все это? Чтобы больше помучиться перед уходом или чтобы оставить тебе сожаления, как последний отпечаток моего пребывания на земле?

Я ничего не оставлю, Виктория. Моя жизнь — бездна, черная дыра, поглощающая свет. Черная дыра, Виктория. Длинный туннель, в котором лишь редкие просветы позволяли мне видеть сияние солнца, ощущать ласку ветра, — и снова в темень, в долгий путь без жизни, без тебя, без меня, до следующего просвета. Перед лицом смерти, говорят, надо оправдать свою жизнь, чтобы заслужить превращение небытия в наполненность.

Что же могу перед лицом смерти предъявить я? Лишь несколько дней жизни, смысл которой теряется в минутах до и после?

Я все еще люблю тебя, Виктория, как в первые дни.

Ведь это и есть мои первые дни».

Виктория села в кресло у балдахина, спиной к Жереми. Элегантно одетый мужчина рядом с ней приветствовал Жереми улыбкой, в которой было больше сочувствия, чем вежливости.

Виктория выглядела смущенной, сидя очень прямо в своем кресле. Она знала, что Жереми видит этого мужчину подле нее, и понимала, какие чувства он должен испытывать. Потом гости расселись и скрыли от него Викторию. Жереми почувствовал, как силы покидают его. Он слишком долго старался сосредоточиться, и теперь подступала старческая слабость.

Чья-то рука легла на его плечо, и это привело его в себя.

Рядом с ним был Пьер. Лысый, согбенный старик. Его глаза по-прежнему светились живым умом.

Он, казалось, был рад снова встретить своего друга и опечален его нынешним положением.

Для Жереми Пьер был если не по-прежнему другом, то человеком, поддерживавшим Викторию в трудные годы, и он был ему за это благодарен.

— Здравствуй, Жереми. Я счастлив тебя видеть.

Он помолчал.

— Мне трудно с тобой разговаривать. Да и что тебе сказать? И все же много лет я представлял себе эту встречу. Хороша была моя роль, сам понимаешь. Я выкладывал тебе напрямик все, что думаю, находил самые верные слова, чтобы задеть тебя.

Он с горечью пожал плечами.

— Это был как будто и не я! Но все же я был так обижен.

Он снова помолчал, вспоминая ту пору, для него такую далекую.

— Какой в этом смысл сегодня? Мы с тобой — два старика, которым не дает покоя прошлое. Хотя… Тебе, думаю, еще хуже. Я знаю, что, хоть ты по-прежнему помнишь лишь несколько дней рождения, воспоминания для тебя еще ярче и, наверно, мучительнее. Мои кажутся такими далекими, что порой как будто мне не принадлежат. И потом, должен тебе признаться, ты оказал мне большую услугу. Клотильда была не создана для меня. Я женился на другой и счастлив. Я не готов благодарить мерзавца, которым ты был, но… Я знаю, что ты сделал, чтобы защитить Викторию и детей. Я понял, как сильна твоя любовь к ней. Все это так несправедливо, Жереми. Такая любовь и такая беда…

Он глубоко вздохнул.

— Мы и оглянуться не успели, а смерть уже близко. Жизнь слишком коротка, твердят старики. Мы ничего не понимаем, пока молоды. Идем, полные надежд, к тому, что мы называем будущим. Это слово обманчиво, в нем заключена идея вечной гонки. Но жизнь кончается, а оно так и не обретает смысла. Жизнь впереди пуста и полна позади. Сегодня я богат своим достоинством мужчины, отца, мужа, друга. Это наследство я завещаю тем, кого люблю, чтобы они не гнались за будущим, а трудились, строя свое прошлое.

Раздался шепоток: Пьера просили замолчать. Начал говорить раввин.

Рука Пьера сжала плечо Жереми.

— Я оставлю тебя, — сказал он, — пойду сяду. Встретимся позже.

Время опять выбилось из ритма: церемония, как ему показалось, длилась лишь считаные секунды.

Когда дошло до молитв, Жереми почувствовал, что слабеет. Каждое слово, каждая интонация били его наотмашь. Кровь застыла в жилах, и холодный пот выступил на лбу.

— Что с тобой, дедушка? Почему ты так вспотел? Эй! Ты в порядке? — встревожилась Жюли.

Она поняла, что ему нехорошо, и, пока гости вставали, покатила кресло, насколько могла незаметно, к выходу.

— Хочешь, я позову кого-нибудь? — спросила она, отирая ему лоб. — Тебе, кажется, получше, нет?

Чей-то голос окликнул ее. Он прозвучал из-за спины Жереми.

— Ступай, Жюли, я займусь твоим дедушкой.

Жюли колебалась. Ей хотелось увидеть конец церемонии, но было совестно оставлять Жереми.

— Нет, я останусь с ним, — ответила она.

— Уверяю тебя, ты можешь идти, — продолжал голос ласково и твердо. — Твоему дедушке уже лучше. Я останусь с ним. Мы давно не виделись, и мне хотелось бы поговорить с ним немного.

И человек взялся за ручки кресла Жереми, показывая свою решимость.

Жюли улыбнулась деду:

— Все будет в порядке? Я скоро вернусь.

Человек подкатил кресло к скамье и сел напротив Жереми.