Я выжгу в себе месть

Наконец Костяная Ягиня вывела ее за ворота. Две пары глаз проводили их взглядами, полными любопытства. Калина чувствовала, как духи смотрели им в спины, но страх не позволял обернуться, скорее наоборот – гнал прочь от ведьминой избушки.

Они шли по удивительно ровной тропке. Калина почти бежала, стараясь побыстрее прийти в деревню, пусть без корзины, зато живая. Стоило тропке вильнуть, как лесной мрак исчез, – широкие дубы и ели будто бы растворились.

– Ну все, – спокойно сказала ведьма. – Дальше перелесок, а за ним – твоя деревня. Не заблудишься, теперь уж точно нет.

– Благодарствую! – произнесла Калина.

Ее учили, что на добро надо отвечать добром, даже если перед тобой – ведьма.

– Успеешь еще поблагодарить, – как-то хитро усмехнулась Ягиня. – Ступай.

К удивлению деревенских девок, Калина вернулась из смарагдовых дебрей целехонькой. Заплаканная мать кинулась к ней, прижала к себе и поклялась больше не отпускать одну. Слухи по Ближним Вьюнкам разносились быстро, поэтому о погибели молодицы в Лесу уже знали все. Как же на нее смотрели, когда она шагала по дороге, уставшая, но живая!

О, Калина пообещала себе, что никогда не забудет этих взглядов, а свое ощущение превосходства над другими обязательно передаст дочерям и сыновьям. Как ни крути, а девка должна сохранять гордость, даже если с ней случилось что-то мерзкое, точнее, особенно если с ней что-то случилось.

Неровные стежки

Не сиделось Василике в купеческом доме. Отец ее много разъезжал по заморским краям, торговал шелками, мехами, каменьями, а по возвращении рассказывал такое, что у нее поневоле загорались глаза. Даром что мачеха раз за разом повторяла, мол, здоровой девке пора замуж. Полная и вечно недовольная Калина не была ей родной матерью, поэтому особой теплоты к Василике не питала, но и делать из купеческой дочки посмешище не собиралась. Шутка ли, девке шел семнадцатый год, а она до сих пор не была сосватана. Так ведь и дурные слухи про их семью могут пойти, и тогда никто не посмотрит на старших дочерей.

Да, были у них молодцы на примете, но и те косились на Василику. Калина мечтала выдать замуж старших, но хлопцам побогаче больше нравилась младшая Василика. Все было при ней: и статное тело, и крепкая русая коса, и цветастые поневы с рубахами, и кокошники с разными каменьями, и усерязи[1] дивной красоты, и даже заморские мази. Одной лишь головы не было, как говорила мачеха. Да, не хотела Василика замуж. То дегтем перемажется к приходу жениха, то целую седмицу не купается, то просто сбежит со смотрин в дикий Лес.

Ей настолько полюбилась непроглядная чаща, что она могла пропадать там целыми днями, являясь домой под вечер. Другие люди дикого Леса опасались, говорили, что там испокон веков живет злая ведьма, а изба ее сделана из человеческих костей. Но Василика много раз проходила мимо того дома – самого обычного, деревянного и с трубой. Правда, заходить к Костяной Ягине боялась. Мало ли, вдруг есть в рассказах крупица правды?

– Опять она за свое, ты погляди! – пробурчала Калина на вернувшуюся из Лесу Василику. – Вся в листьях и колючках, чтоб тебя, неугомонную, Ягиня сварила, раз замуж за Миклая не хочешь!

Видела Василика того Миклая – бородатого, пахнущего дурной брагой и потом. Статный воин и служил у самого князя. Жаль только, что ее он совершенно не привлекал, – не нравились ей могучие богатыри. Калина сыпала искрами, кричала, что отправит Василику в черную избу, где доживали свой век старые девы, прислуживая богам; что нажалуется отцу, и тот силком выдаст ее замуж за первого встречного, а после приказала всем трем дочерям вышивать багряными цветами полотенце. Калина собиралась преподнести его мужу – ценный дар, сделанный родными руками.

– Чтоб ни шагу из дома! – шикнула купчиха, гневно глянув на Василику, и с грохотом захлопнула тяжелую дверь.

Купеческая дочка с тяжелым вздохом уставилась на связку нитей. Вышивание не входило в число ее любимых занятий, чего нельзя было сказать о сестрах, – те радовались каждому ровному стежку и старательно вышивали целые цветастые поляны, украшая полотенца, скатерти и собственные рубахи и поневы. У Василики все было наоборот: ее единственная работа – несчастные вкривь и вкось вытканные маки – смотрелась жутко. Иной раз казалось, будто цветы ехидно улыбались, мол, не дадимся в руки, отобьемся кривыми лепестками. На изнаночную сторону и вовсе было страшно взглянуть – столько узлов! Василика пыталась подвязывать нитки аккуратно, как делали сестры, а получались огромные нитяные комки, мешающие друг другу.

– Как там твой подвенечный наряд, сестренка? – елейно усмехнулась Марва, считавшаяся лучшей рукодельницей в семье. – Не готов ли еще?

– Пока нет, – ответила Василика. – Но я тружусь над ним.