Я выжил

«Неужели это конец? Неужели просто выведут во двор и отрежут голову?» – мелькнуло в отказывающемся воспринимать действительность мозге Ильи. Не-ужели все так и будет? Нет.

Пушкарев не раз видел подобные сцены. Чеченцы частенько резали головы пленным бойцам, пытаясь запугать федералов подобными ужасами. Однако все это было так далеко и его не касалось. Ведь каждый считает, что подобное может случиться с кем угодно, только не с ним. «Помнишь Саню из 134-й», «Слышал пацана с ВДВ вчера?» Все это было где-то рядом, но не с ним. А здесь, увы…

– Ладно, жри. Завтра вряд ли будет время тебя резать. Надо ехать за получкой. Так что не до тебя. Ну, а к вечеру вернемся и там посмотрим. Но, все равно ты уже не жилец. Так что ешь пока. Тебе ведь нужно быть в форме. Чтоб ноги не тряслись.

Боевик поднял обратно опустевшее ведро и через секунду исчез из вида, оставив Пушкарева в полном замешательстве. Отложив алюминиевую миску в сторону, Илья уставился на темнеющее небо.

– Пипец, – прошептал он тихо.

И страх, уже давно живший где-то в нем, моментально охватил разум Ильи. Неужели на самом деле ему осталось жить всего сутки? А что потом? Как тяжело осознавать, что ты живой мертвец и дни твои сочтены. И от этого Пушкареву захотелось зарыдать. Он упал на дно ямы и принялся молотить кулаками по сырой земле.

– А! Суки, сучары! Чтоб вы сдохли, твари бородатые!

Так Илья провалялся около десяти минут. Он неистово колотил по земле, воя и причитая от ужаса и безысходности. А когда силы стали покидать еще не окрепший после взрыва и контузии организм, перепачканное землею тело Ильи замерло на дне ямы. Так он пролежал еще несколько минут, отказываясь возвращаться к реальности и принимать эту страшную действительность.

Шли минуты. Илья продолжал лежать на дне ямы, не шевелясь. Куча разных мыслей лихорадочным калейдоскопом кружилась в его воспаленной голове. Если бы кто-то сейчас мог заглянуть в мозг парня, он бы, наверно, ужаснулся. Чего только не испытывал он: и отчаянье, и злость, и страх, и обиды, и даже подзабытую любовь к оставшейся дома девушке. Но все это было перемешано между собою и не имело никаких четких границ и рамок. Однако постепенно одна маленькая искорка стала тлеть и разгораться в потемках души Пушкарева, вытесняя и поглощая остальные. Вот страх покинул его истерзанное тело, вырвавшись на волю тихим рыком. Злость и ненависть растворились, перейдя во что-то иное, придающее силы и смелости. Ужас сменился железным спокойствием. И вот его жалкое, обездвиженное тело медленно поднялось с земли. Теперь он уже не тот Илья Пушкарев, которым был несколько минут назад. Теперь он камень, скала, гранит. Ему плевать на все. На жизнь, на смерть, на жизнь после смерти, если таковая существует. На бога, на черта, на аллаха. Он знает, что приговор подписан. Но он также знает, что если придется принять смерть, то ее он примет в бою и на тот свет уйдет не один. Он не будет плакать, не будет молить усмехающихся бородатых моджахедов с обкуренными козлиными мордами о пощаде. Это бесполезно! Но «туда» он уйдет не один. Двоих-троих с собой утащит. Ведь если воспользоваться фактором внезапности и бить в шею, то все реально.

Илья с отстраненным видом стряхнул с себя остатки земли, прилипшие к его изодранному камуфляжу, и присел на землю.

– Я готов, – прошептал он тихо и взялся за чудом уцелевшую миску с едой. – Ну, и вы, собаки, будьте готовы. Я так просто не уйду. За Витьку, Саньку, Валика и всех пацанов. Вы у меня узнаете, кто здесь свиньи!

Илья запустил пальцы в слипшуюся комками кашу и принялся ее отрешенно жевать, не чувствуя вкуса, но наполняя желудок питательной смесью. Запив вставшее комком в горле питание, Пушкарев отложил посуду в сторону и побрел в свой угол на солому. Уставившись в начинающее темнеть небо, Илья не заметил, как задремал.

* * *

Непонятная суета за окном сначала насторожила Аслана. Однако, прислушавшись, он понял, что ничего страшного не происходит. Братья куда-то собирались. Об этом свидетельствовали их дружные и восхищенные крики. Аслан мигом соскочил с кровати. Лежать без дела ему уже наскучило. Ведь если сначала это как-то успокаивало и отвлекало от грустных мыслей, то потом все начало надоедать. Четыре стены, кровать, ежедневные морали Фарида о пользе постельного режима.