Я за тебя умру (сборник)

И он был прав, ибо на следующий день Грейси предстала перед ним во всей своей красе.

Ее попросили окрестить судно отца, и со всей округи собрались желающие поглазеть на торжественную церемонию и поаплодировать. Джорджу мероприятие казалось беспроигрышным: он не понимал, как здесь можно наломать дров. Но талант Грейси снова проявил себя, и в тот миг, когда ей следовало разбить бутылку о нос судна, готового соскользнуть со стапелей, она вздумала помахать публике, уже занеся бутылку над головой. Судно пришло в движение, и Грейси поторопилась закончить свою миссию, но не попала в цель и, развернувшись по инерции, чуть не полетела кувырком в воду. Сочувственные зрители подхватили ее на руки, но, едва пробормотав «Где я?», она, нимало не смущенная, в развевающейся юбке, опрометью кинулась вдогонку за яхтой, быстро скользящей вниз. Грейси добежала до конца стапелей в ту секунду, когда судно очутилось в воде, бесстрашно взмыла в воздух в отчаянном прыжке сомнительной эстетичности – и, достигнув таки своей цели, в расплату за это медленно погрузилась в залив. Джордж быстро нырнул за ней и извлек ее на поверхность, немедленно вслед за тем осознав, что недооценил сложность своей задачи. Как специалист он должен был показать, что Грейси вполне взрослая, развитая, грациозная женщина. Наутро в газетах не было ничего, кроме язвительных намеков, но и этого оказалось достаточно, чтобы он стиснул зубы и пообещал себе, что впредь все будет иначе.

Ему на ум пришла такая идея: поскольку среди музыкантов полно чудаков, можно надеяться, что любое отступление от условностей, которое Грейси позволит себе по этой части, будет выглядеть простительным. Поэтому он решил отрепетировать с ней эффектный концертный номер, благо среди его многочисленных дарований числилось и это. Осторожность заставила его назначить репетицию за несколько дней до концерта; она должна была состояться утром в гостиной усадьбы Ван Гросси. Ребенка по-прежнему содержали под надзором доверенной няни, но Грейси умудрилась тайком притащить его на репетицию. Аккомпанируя ей на фортепиано, Джордж убедился, что она не лишена известных способностей, и сосредоточил все свое внимание на слаженности исполнения. Грейси же, напротив, разрывалась между своей мнимой любовью к арфе и интересом к малышу, играющему возле нее на полу. Когда ребенку вздумалось вскарабкаться по арфе, как по горке, она стала покорно наклонять ее, чтобы ему было удобнее лезть, а ничего не подозревающий Джордж продолжал брать свои аккорды, давать ей советы и сокрушаться, не понимая, отчего их дуэт звучит чем дальше, тем хуже. Он злился все сильнее и сильнее, а малыша, обнаружившего, что восхождение ему по силам, все больше разбирало любопытство. Грейси тоже – а ее интерес к музыке соответственно падал. Ее инструмент наклонился уже настолько, что она фактически очутилась под ним и перебирала струны кое-как, откинувшись назад под углом, опасным для жизни.

Наконец, по-прежнему не отрывая глаз от своих нот, он сказал, полагая, что его слушают: «А теперь попробуем дать в финале большое крещендо арфы и фортепиано». И тут же требуемое усиление звука произошло, хоть и совсем в иной форме: раздался грохот, и Джордж, обернувшись, увидел распростершихся на полу арфу, Грейси и малыша. Поднимая их по очереди – Грейси, ребенка и арфу, – он бранился без передышки, упрекая Грейси в отсутствии интереса к серьезной музыке, тогда как она думала лишь о том, не ушибся ли малыш. Под конец он повернулся к ней и, рассчитывая напоследок испепелить ее своим презрением, воскликнул: «Это вы виноваты, что у нас получился такой Бах!» – на что Грейси, щупая ребенку подгузник, отвечала: «Нет, это он!»