Я заберу тебя с собой

Миммо приуныл и забегал кругами по комнате, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации, и наконец нашел его. Все просто. Сдвинуть кровати родителей в одну двуспальную кровать.

Лучший выход.

— Во сколько возвращаются папа с мамой? — спросил он у Пьетро.

— Они поехали к врачу. В половине девятого, в девять. Поздно. Не знаю точно.

— Прекрасно. Пошли давай.

Миммо схватил Патти за руку и потащил было ее за собой, но она не двинулась с места. Уперлась.

— Ни за что. Не пойду. Если этот будет в доме — я не стану.

Тогда Миммо пустил в ход последний козырь: вытащив щедрым жестом из бумажника десять тысяч лир, попросил Пьетро купить ему сигарет.

— А на сдачу купи себе большое мороженое и сыграй пару раз во что-нибудь.

— Не могу. Папа сказал, чтобы я сидел дома. Мне надо дождаться мастера для стиральной машины, — очень серьезно ответил Пьетро. — Папа рассердится, если я уйду.

— Не переживай. Я обо всем позабочусь. Я покажу мастеру машину сам. А ты сходи за сигаретами.

— Но… но… папа рассердится. Я не…

— Давай иди и не ной. — Миммо сунул деньги ему в карман джинсов и выпихнул его за дверь.

Разумеется, все пошло по наихудшему сценарию.

Пьетро поехал в город, по дороге встретил Глорию, направлявшуюся на занятие по верховой езде, и она уговорила его ехать с ней, а он, как всегда, поддался. Тем временем приехал мастер. Оказался перед закрытой дверью, позвонил, но Миммо его не слышал: он героически сражался с обтягивающими штанами Патти (которая оказалась редкой подлюкой: она слышала, но ничего не сказала). Мастер ушел. В половине восьмого, на час раньше, чем ожидалось, синьор Морони с супругой припарковали свой автомобиль во дворе.

Марио Морони вылез из машины злой-презлой, потому что потратил триста девяносто пять тысяч лир на всякую невромуть для жены, выкрикивая: «Да на хрен они нужны, только разводят тебя на деньги, чтоб жулье всякое богатело», зашел в дом и обнаружил, что стиральная машина все еще там. Он почувствовал, что руки у него вдруг стали горячими и зачесались, словно крапивница вскочила, и еще что у него сейчас лопнет мочевой пузырь (ему так и не удалось отлить с момента выезда из Чивитавеккьи), он побежал наверх, расстегнул ширинку еще в коридоре, распахнул дверь туалета и застыл, открыв рот.

На унитазе сидела…

… эта засранка Патриция!

Волосы у нее были мокрые, она была в ЕГО голубом халате и красила ногти на ногах красным лаком, но, увидев его с расчехленным орудием, завопила как ненормальная, словно он пришел ее насиловать. Синьор Морони засунул член в штаны и хлопнул дверью туалета с такой силой, что большой кусок штукатурки отвалился от стены и упал на пол. Разъяренный, как африканский бородавочник, он стукнул кулаком по буфету из красного дерева с такой силой, словно это была наковальня, и проломил его. Заработал трещину в паре костей руки. Сдержал нечеловеческий вопль и отправился за Миммо в его комнату.

Его там не было.

Он распахнул дверь СВОЕЙ комнаты и обнаружил Миммо растянувшимся на ЕГО кровати, голого, счастливого и похрапывающего, с выражением блаженства и спокойствия на лице, словно херувимчик, у которого только что отсосали.

«Они тра… трахались на… на моей кровати сукин… сукин сын вот ты кто никакого уважения никакого поганая сука я тебе покажу как уважать я тебя убью ты как уважать навсегда у меня запомнишь я тебе покажу как надо себя вести, я…»

Ярость первобытная и безудержная, скрытая в древних участках его ДНК, пробудилась с ревом, слепое бешенство, нуждавшееся в немедленной разрядке.

«Убью его клянусь убью отправлюсь в тюрьму в тюрьму отправлюсь насрать мне на это на всю жизнь в тюрьму ну и пусть и пусть мне насрать я устал черт черт черт как меня достало-о-о-о-о-о».

К счастью, ему удалось сдержаться, он схватил сына за ухо. Миммо проснулся и завизжал как резаный. Попытался высвободиться из стальных тисков, сдавивших его ушную раковину. Тщетно. Отец выволок его в коридор, матюгаясь, и дал ему пинка, и Миммо покатился вниз по лестнице; ему чудом удалось весь спуск проделать на ногах, но на последней ступеньке, что называется, не повезло, он подвернул лодыжку и упал; поднялся и, приволакивая ногу, несчастный и голый, бросился из дому, в холод, в поле. Синьор Морони побежал за ним и прорычал с террасы:

— И больше не показывайся. Лучше не показывайся на глаза. Если вернешься, я тебе шею сверну. Богом клянусь. Больше не показывайся. Лучше на глаза мне не показывайся…

Он вернулся в дом, руки у него все еще чесались, и услышал за спиной сдерживаемый плач, скулеж какой-то. Он обернулся.

Она.

Она сидела у камина, закрыв лицо руками, и плакала. Эта идиотка сидит у камина и плачет и хлюпает носом. Это как обычно. Плачет и носом хлюпает.

«Ну конечно это ты умеешь реветь ты умеешь посмотри как ты их воспитала это твои дети знаешь ты кто дура ты убогая а я всем занимайся и плати за все потому что ты только хнычешь хнычешь… кретинка убогая… напичканная лекарствами».

— За что? Что он сделал? — хныкала синьора Морони, закрыв лицо руками.