Я забыл умереть

Меня было не остановить. Я ругался, орал и набрасывался на Дженнифер с кулаками. Я был уверен, что Стив вмешается и прекратит эту отвратительную сцену или, что еще хуже, заступится за нее. Он был покрупнее, чем я, да и вообще поговаривали, что он довольно выносливый говнюк. Впрочем, я был одержимым психом. И он это знал. Наркотики и ярость сорвали маску приличия, которую я напяливал на себя, и весь мрак моей души вырвался на поверхность. Все молчали. Они безропотно смирились с моей атакой, которая сопровождалась ненавистью, обидами и угрозами. Я побежал наверх, как капризный ребенок, заперся в одной из ванных комнат и принялся докуривать заначенный крэк. Чуть позже — даже не знаю, сколько времени прошло, — я спустился вниз и стал разыскивать Дженнифер и Стива. Но они ушли.

Я расспрашивал всех: «Где Дженнифер и Стив?»

Никто не знал.

— Вы — гребаные идиоты! Где они?

Рассветало. Тусовка подходила к критической точке, когда все уже под кайфом, наркотики кончились, а страсти лишь накаляются. Вскоре все шумной толпой повалили из дома Манни. Я пошел вслед за всеми. Мне казалось, что на улице я обязательно отыщу Стива и Дженнифер.

И я нашел их. Они шли прочь, уходили вместе с вечеринки. А я остался позади. Во мне все умерло. Я знал, как это понимать. Они поедут за наркотиками, обдолбаются и будут трахаться. Я не мог этого выносить.

«Ладно, ну ее к черту, — подумал я. — Вот оно как, значит. Ну ладно, пора. Пойду и убью себя».

Я вошел в дом, поднялся вверх по лестнице и оприходовался героином. Спускаясь вниз, я увидел, что последние гости уже разошлись, и я был рад этому.

Я думал: «К черту вас всех. Никогда вас больше не увижу, гребаные вы говнюки».

Вскоре остался один только Манни, который был в полной прострации и дрых на своей кровати. Я поднялся наверх в кухню, взял ковшик и шприц на двадцать семь кубов. Потом я взял весь оставшийся героин — полтора грамма — и пустил в расход. Я набрал его в шприц до последней капельки и торжественно повел поршень вниз.

Вдруг стало тепло.

Я воспарил к потолку.

Я был где-то в другом месте. Было чертовски холодно и темно, но я оставался в полном сознании и отчетливо воспринимал происходящее. Не было никакого кайфа. Мой ум был ясен. Я пытался понять, что происходит. Потом до меня дошло.

Боже мой! Боже мой!

Мать твою! Мать твою!

Я это сделал.

Я умер.

Боже мой! Мать твою!

Вокруг сгустились холодные мрачные тучи, потом горизонт прояснился. Я видел себя лежащим на полу кухни Манни.

Боже мой. Я умер.

Я наблюдал происходящее как в замедленной киносъемке, хотя Манни пронесся мимо моего тела, как метеор. Он говорил по телефону. Он метнулся к морозильнику, вернулся обратно и нагнулся надо мной. Он что-то сделал с моей шеей и побежал обратно к морозильнику. Несколько раз он бегал взад и вперед, и я понял, что он обкладывает мою шею мороженым.

Что за черт? Мороженое?

Потом я понял, что он пытается сохранить мой мозг — чтобы тот нормально функционировал, когда я выйду из комы.

Удачи тебе.

Я мертв, черт побери.

Мне крышка.

В комнату ворвались незнакомые люди. Они вывели Манни и столпились вокруг меня. Я видел врачей в белых халатах, видел пожарных. Они разрезали мою рубашку и проверяли дыхание и пульс. Дикая боль стеснила грудь.

БАХ!

Что за черт!

Ага.

Все кончено.

Я умираю.

Они яростно трудились над моим телом. Меня снова пронзила резкая боль.

БАХ!

Вдруг я вышел из тела. Я был где-то внизу, смотрел сквозь землю и пол. В третий раз моя грудь резко дернулась от странной, пронзительной боли.

БАХ!

Я слышал голоса.

— Нет, ничего, ничего. Все впустую.

— Попробуем снова.

— Чисто!

Пронзительные гудки, потом снова.

БАХ!

Мои глаза широко распахнулись.

— Погоди, погоди, погоди. Он очнулся. Он очнулся.

Мои уши наполнил вибрирующий шелестящий звук.

— Мы теряем его. Мы теряем его. Продолжай.

БАХ!

Боль была нестерпимой. Я снова открыл глаза. Я дышал через кислородную маску. Вокруг суетились люди. Меня положили на носилки и понесли в карету скорой помощи. Мимоходом я разглядел одного недоноска с вечеринки. Он ужасно перепугался.

Мать твою, я только что умер.

Мать твою, я только что умер.

Меня положили в машину, и мы погнали в больницу. Медсестра держала мою руку. Когда я снова начал терять сознание, она шлепнула меня по руке.

— Не уходи от нас. Не уходи.

Я смотрел на нее.

Она сказала: «Думай о хороших временах. Думай о счастливых временах. Думай о хорошем».

Я хотел говорить сквозь туман в голове и кислородную маску, но только слабо простонал.

— Я не понимаю, — сказала она.

Я указал на маску.

Она отвела ее в сторону, повторяя: «Думай о радостном. Думай о хорошем».

— Я не знал ни счастья, ни радости, — сказал я.

На глаза медсестры навернулись слезы. Я тоже практически плакал.

— Мне жаль, но ничего этого я не знал. Ничего.