Я зарекалась любить

Иван все это время лежал в реанимации, куда было запрещено входить практически всем, кроме врачей и самых близких родственников. Однажды мне удалось проскользнуть в это белое, почти стерильное помещение, когда постовая реанимационная сестра вышла на пять минут.

Мне потребовались секунды, чтобы определить, какая из четырех кроватей принадлежала Ване. ИВЛ заставлял его голую грудь с шумом подниматься и опускаться под какофонию пикающих приборов. Синий оттенок лица придавал ужасное сходство с мертвецом. У меня сжалось сердце. Я коснулась его руки и испугалась, насколько она была холодной. А ведь мое тело еще помнили его горячие ладони и жаркие поцелуи. Я успела наклониться и поцеловать его в колючую щеку, покрытую щетиной, прежде чем медсестра начала спешно меня выставлять.

Медленно и нерешительно я вошла в полузатемнённое пространство часовни. Запахом лаванды было пропитано все вокруг. Я не надела платка, я даже не перекрестилась. Быстрым шагом, насколько позволяла моя истощенная страданиями душа, я направилась к алтарю. Я не знала молитв. Я не знала обычаев и ритуалов. Я просто упала на колени и разрыдалась. Я ревела как белуга, не видя и не слыша ничего вокруг, повторяя с каждым вздохом лишь одно: «Пожалуйста, сохрани ему жизнь. Пожалуйста, сохрани ему жизнь».

***

Я шла по длинному коридору, где возле реанимационной палаты уже сидела мать Ивана.

Мы познакомились с ней в день аварии. Мария Дмитриевна оказалась очень приветливой, насколько это позволяло ее состояние, и доброй женщиной. На вид ей было не больше сорока, хотя, насколько я помню, Вероника рассказывала, как в прошлом году они отмечали ее пятидесятилетие. Одета она была аккуратно, со вкусом, но не броско. Отца Ивана я никогда не видела. Не при таких обстоятельствах я бы хотела познакомиться с самым дорогим человеком для Вани. Слезы его матери раздирали мою душу, но я не могла себе позволить отойти от нее, лишь, когда прибегала Вероника, я удалялась в другой конец коридора и тихо плакала, сидя на подоконнике. Вина. Моя вина и полная неизвестность происходящего. Что с ним будет? Что будет со мной без него?… Эгоистично? Да. Но я думала и об этом.

- Аннушка, - она почему-то звала меня именно так, я не собиралась ей перечить. – Хорошо, что ты пришла.

Я сразу оценила ее волнующее состояние.

- Что случилось? – я подошла ближе, и она схватила меня за руку, то ли от волнения, то ли для опоры.

- Его перевели из реанимации в палату интенсивной терапии, он начал сам дышать! – слезы радости бежали по ее нежному лицу.

- Это хорошо! Это очень хорошо! –воскликнула я, - что говорят врачи? Когда он придет в себя?

Она посмотрела на меня, и я поняла, что вопрос останется без ответа. Конечно, никто не может сказать, когда Иван проснется. Оставалось только ждать.

Я сидела в коридоре и ждала, когда Мария Дмитриевна пойдет домой. Я ужасно хотела к Ивану, но не смела помешать им. Теперь посещения возможны, и мне не придется спать в коридоре. Спустя полтора часа Мария Дмитриевна вышла, сжимая бумажный носовой платок в руках, она обняла меня и попрощалась, пообещав, что придет завтра с утра. Добрая женщина. Из-за меня ее ребенок сейчас в коме, а она меня обнимает.

Я тихо зашла в одиночную палату. В белой, почти пустой комнате, тишину будили тишь сигналы работающих аппаратов. Иван спал. Бледный и худой. Я села рядом на табурет, стоящий возле его кровати, нежно провела ладонью по колючей щетине и тихо заплакала, сжимая его холодную руку в своей руке.

***

- Привет, малыш, - я проснулась от нежного прикосновения к моим волосам. Встрепенувшись, я подняла голову и посмотрела на Ивана. Его огромные синие глаза на фоне похудевшего лица с любопытством разглядывали меня. Я схватила его ладонь и начала целовать, заливаясь слезами.

- Ты проснулся! – шептала я сквозь слезы.

- А долго я спал? – хриплым голосом спросил он.

- Неделю. Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит?

Ваня сморщился, пытаясь сесть, облокотившись на спинку на кровати.

- Болит везде понемногу. Я смутно помню, что произошло.

- Это последствия сотрясения, - затараторила я, - ты спас меня. Снова спас мне жизнь!

- Анна … - он пытался перебить меня, но я ничего не слышала.

- Мы переходили дорогу, и тебя сбила машина, ты оттолкнул меня…

- Анна! – резко сказал он, и я замолчала, - я ног не чувствую.

Холодок страха прошелся по моей спине.

- Я сейчас позову врача, не беспокойся…

Я быстро вышла и опрометью побежала к постовой сестре, объясняя, что произошло. На самом деле я знала. «Шестой и седьмой позвонки повреждены», - голос врача стоял в моей голове,- « нам еще неизвестны полные последствия». Это паралич. Оставалось только выяснить, он не может шевелить пальцам? Или коленом? Или парализован до пояса?

В палату меня уже не пустили. Целая бригада врачей задавала Ване вопросы, проводя исследования, я снова мерила шагами коридор, кусая ногти. Спустя час постепенно люди в белых халатах начали выходить из палаты. Практически последним вышел его лечащий врач. Я сразу подбежала к нему:

- Что с ним?