Но Эч даже бровью не повёл. Долговязый предатель скрестил руки на груди и ухмыльнулся.
– Ты проиграл, Юсеф, и ещё не понимаешь. Я знаю пророчества! Алия указала точно! Дай мне запомнить эти мгновения, ведь многие будут просить меня рассказать об этом!
– Взять его! – рявкнул Бадру. – Взять этого кретина!
Но не успели жрецы исполнить приказ, как тёмную молельню озарила серебряная вспышка.
– Второй проклятый! – прохрипел Иопад.
– Ты?! – изумился Бадру. – Но ты же убит, уничтожен, стёрт из реальности!
Рядом с Эчем стоял молодой, но уже седовласый мужчина в облегающей тёмно-зелёной одежде, казавшейся в полутьме совсем чёрной. Юсеф знал такую – униформа десантных войск.
Мужчина, оглядевшись, пожал руку Эчу.
– Ты долго падал, – сочувственно сказал он. – Но я всё время шёл по пятам.
– Я был уверен! – ответил Эч, восхищённо оглядывая спасителя.
– Взять их! – опомнился Бадру! – Вперёд, шакальи дети!
– Стоять! – гаркнул Паша, выхватывая пистолет.
– Идиот! – фыркнул Бадру. – Неповреждённым такое оружие не перенести. Временной цикл не позволяет…
– Этот пистолет из безвременья, – задорно ответил Паша и нажал на курок.
Перепуганные грохотом жрецы бросились врассыпную.
***
–
–
–
–
Феликс (II)
«Время – странная штука. Физики как бы ни старались разобраться в его свойствах, никогда не смогут изучить до конца. Само присутствие человека, сам взгляд извне искажает процесс, делает результат сомнительным. В конце концов, оказывается, что знаем мы много, но ни в чём не уверены.
Есть ли у времени плотность? Наверное, если влезть в физико-математические дебри описаний чёрных дыр, то можно связать скорость течения времени с плотностью материи. Но как это замерить? Чем подтвердить, кроме математических выкладок? С житейской точки зрения, мы точно знаем, что время может быть вязким как глина, в которой застревает галоша. Сидишь у тёщи на торжественном ужине и думаешь с тоской, когда же это закончится, хотя ты пришёл пять минут назад. Или как летит время в хорошей компании? Оглянуться не успеешь – уже утро. Хотя если вспомнить ночь в Ленинграде с Луизой, то оказывается как раз обратное. Мне это казалось бесконечным счастьем с вечера до самых петухов. Или это сейчас так кажется? Какой же я был сильный тогда, заниматься этим всю ночь».
– А вот этого печатать не следовало, – сказал вслух Феликс, отстраняясь от печатной машинки. Увлёкся, да. Но невозможно писать сухим языком. Пробовал уже так, никакого эффекта.
А чего, собственно, бояться? Что пошатнутся морально-нравственные устои корреспондентов? Они всё равно позабудут эти письма через месяц. Тогда какой толк? Может быть, они вообще не дойдут до адресата с этими снегопадами. Зачем я пишу?
Этот мысленный тупик был безнадёжен. Феликс дал задний ход, напомнив себе, что «а» – что-то делать необходимо, «бэ» – письма он посылает в начале месяца, так что у почты есть время, «цэ» – нет безвыходных ситуаций. Последний тезис был сомнительным, но вызвал у Феликса некоторый моральный подъём. Возможно, виной тому вбитая в голову воспитанием и практикой литературного труда необходимость находить достойный финал любого сюжета. Даже в трагизме должна прозвучать высокая нота. Нет, не бездуховный «хэппи энд», а наша посконно русская надежда на светлое будущее. Ну и был фактор «х» – загадочный седой приятель, настойчиво просивший повторять и повторять попытки.
Феликс тряхнул головой, поправил сбившиеся лямки майки и вновь приступил к эссе.
«Человек свободно владеет тремя измерениями в этом мире, но четвёртым (временем) владеет лишь частично. Мы неумолимо плывём по реке времени от рождения к смерти, и в наших силах лишь править лодкой к тому или иному островку, подсаживать тех или иных попутчиков, спасать утопающих. Но мы не способны повернуть наш корабль вспять. Мы, пожалуй, можем вынуть человека из времени. С неолита смертоубийства практикуем. Но как вынуть время из человека?