Я живу в октябре

В следующий раз Паша очнулся в темноте. Тело было лёгким, отдохнувшим, в голове больше не звенело. Ему захотелось резко вскочить с кровати, но он вовремя остановил себя. Алёна предупреждала, что движения должны быть плавными. Паша, не спеша сел, содрал с запястья какие-то медицинские липучки, вызвав тревожные всплески диаграмм на аппаратуре. На черта его всякий раз кладут в этот бокс? Укольчик могут и в его комнате поставить, диван там не в пример удобнее этого больничного катафалка. А сейчас тащиться через три этажа к себе, да ещё в дурацкой пижаме. Паша соскользнул в тапки, стоявшие как надо, прямо на пересечении кривой «ноги на кровати» – «ноги в тапках». И тут до него дошло, что он помнит всё. Или почти всё.

Этот мир немилосерден к больным и уродам, равно как и к гениям. А уж если эти качества соединяются в одном… Его жизнь разделилась на до путешествия куда-то за пределы мира и после.

Визит к Юсефу и его лихорадочная «помощь» помнились как нечто совсем далёкое, словно зыбкое отражение на дне колодца. Где Паша мыкался после прыжка в конец света, не знал никто. Первые дни он бредил, эти записи Аслан ему прокручивал. Но Паша не узнавал ни свой голос, ни реальности за этими словами. Словно кто-то в бреду читал кусочки из страшной книги без начала и конца.

Мига возвращения он тоже толком не помнил – только проклятая полная Луна, что меняла оттенки, теребя глубинные струны души. Он очутился где-то в спальных районах Москвы 6 апреля 2087 года, ровно за месяц до Вспышки и через считанные минуты после предыдущего цикла.

Повинуясь внутреннему импульсу, он побрёл мимо одинаковых высоток к конкретным дому, этажу и подъезду. Пашу вело какое-то невероятное чутье, которому он из-за истощённости и слабости не мог и не хотел сопротивляться.

Дверь ему открыл чудаковатого вида человек – очень высокий, почти упирающийся в притолоку, длинноволосый мужчина в долгополой расшитой рубахе, вызывающей ассоциации одновременно с мексиканским пончо и косовороткой старорусского добра молодца.

Увидев на пороге Пашу, он воздел руки горе и выдал:

– Я звал – ты пришёл.

Остальное Паша помнил ещё более смутно – внутренний навигатор, видимо решив, что выполнил свою миссию, отключился, и вконец обессиленный он рухнул в цепкие руки мексиканского добра молодца. А потом… Потом он оказался здесь.

Паша прошлёпал в тапочках к туалетной комнате и включил мягкий ночной свет. Из зеркала на него глянуло суровое лицо повидавшего жизнь человека. Седые пряди волос в полумраке выглядели жутковато. Паша ополоснул лицо холодной водой.

– Проснулся?

Это пришла Алёна. Чем-то она ему напоминала Асю – такая же заботливость и чудная мягкость.

– Да, – ответил он. – Что Аслан?

– Здесь. Сидит под звёздами.

– Романтик.

– Есть немного, – улыбнулась Алёна.

Паша хотел спросить, в каких они отношениях, но опять сдержался. Ему стало неловко.

– Пойду проведаю, – сказал он.

– Сейчас, – остановила Алёна, прикладывая палец к сонной артерии. – Пульс в норме. Лучше накинь куртку, прохладно.

– Спасибо.

***

…Меня убивают механистично, без особой злобы и садизма. Три надзирателя наносят удары попеременно, обездвиживая и выводя из строя внутренние органы. Боль глухая, словно под сильной анестезией. Смотрю, как хлещет кровь из полуоторванной руки и вяло думаю, почему я до сих пор не потерял сознание. Умираю. Мне снятся серые двумерные сны без смысла и сюжета, словно смотрю на грязно-белую экранную рябь. И я просыпаюсь на полотняном гамаке под храп Гены. Опять…

«Понимаешь, Пашка, мы все тут заключённые. Что я, что ты, что надзиратели эти». Гена ловко орудует мастерком, не переставая говорить. «Мир такой, сумасшедший. Тюрьма, из которой выхода нет, ни нам, ни надзирателям. Мы здесь навечно заперты. В аду мы, Пашка. Просто в аду...»

***

Надо отдать должное современной медицине – на ноги в физическом смысле его поставили меньше, чем за сутки. В остальном же всё оставалось не столь радужным. Когда Паша более-менее пришёл в себя, его лично посетил Аслан. Молодой, всего на пару лет старше Паши, дозорный явился на порог палаты, как на свидание – в новеньком костюме с иголочки, держа в руках бутылку вина и два бокала.