Я — Златан

Он так ничего и не заметил. Пиво было повсюду — на столе, на полках, и я часто собирал пустые банки в большой пластиковый пакет для мусора и шел их сдавать. За банку можно было выручить 50 эре. Иногда набиралось на 50 или даже 100 крон (т. е. 100 или 200 банок — прим. пер.). Банок было много, и я оставался доволен полученной наличностью. При этом ситуация дома не улучшалась, и, как и все дети в схожих условиях, я научился улавливать настроение отца. Я точно знал, когда можно с ним разговаривать. На следующий день после попойки было самое оно. Через день — уже сложнее. В отдельных случаях он мог зажечься, как фитиль. В другой раз он мог быть невероятно щедрым. Например, просто так — взять, да и отдать мне пятьсот крон. В те времена я собирал карточки с футболистами. Покупаешь жвачку — получаешь три карточки в маленьком пакетике. «Ну, кто же достанется мне на этот раз?», — гадал я. Может, Марадона? И часто бывал разочарован, особенно когда мне перепадали одни только шведские игроки, о которых я и слыхом не слыхивал. Но однажды отец йринес мне целую коробку с карточками. Это был шок! Я вскрываю пакетики, а там — самые яркие бразильские звезды. А еще время от времени мы с отцом вместе смотрели футбол по телевизору и обсуждали происходящее. Это было здорово.

Но в другие дни он бывал пьян. В моей памяти запечатлелись отдельные ужасные сцены той поры, и, становясь старше, я начал противостоять ему. Я не хотел поступать, как Сапко, и доводить до столкновений. Я говорил ему: «Ты слишком много пьешь, отец», и между нами происходили какие-то жуткие (и порой бессмысленные, если сказать по правде) ссоры. Но мне хотелось доказать, что я могу говорить от своего имени, тем более что дома у нас царил ужасающий беспорядок.

При этом он ни разу меня и пальцем не тронул. Однажды он поднял меня на пару метров ввысь и швырнул на кровать, но это произошло из-за какого-то проступка в отношении его сокровища Санелы. В душе он был милейший человек на свете, и только сейчас я осознаю, какую нелегкую жизнь он прожил. «Он пьет, чтобы заглушить свою печаль», — говорил мой брат, но это была не вся правда. На отца сильно повлияла гражданская война в Югославии.

Для меня эта война была чем-то загадочным. Я ничего о ней не слышал, поскольку окружающие старательно оберегали меня от этого. Я даже не мог взять в толк, зачем мать и сестры надели все черное. Это выглядело необычно, словно какая-то модная фишка. На деле это был траур по нашей бабушке, погибшей во время бомбардировки в Хорватии, и все скорбели о ней, все, кроме меня, которому ни о чем не было известно, разницы между сербами и боснийцами я никакой не видел. Но хуже всех приходилось моему отцу.

Он родом из Биелины, города в Боснии. Там он работал каменшиком, там жила его семья и старые друзья. И вот теперь этот город внезапно превратился в ад. Биелина сильно пострадала, и совсем неудивительно, что отец снова стал называть себя мусульманином. Сербы заняли город и расправились с сотнями боснийцев. Подозреваю, отец знал многих из них. Его семья была вынуждена бежать. Коренное население Биелины покинуло город, а сербы заняли опустевшие дома, в том числе и дом моего отца. Кто-то чужой запросто зашел в дом и поселился в нем. Я понимаю, почему у отца не оставалось на меня времени, особенно вечерами, когда он сидел перед телеэкраном в ожидании новостей или телефонного звонка с родины. Война полностью поглощала его, и он стал одержимым просмотром новостей. Он сидел один, пил и скорбел, слушая свою юго-музыку, а я старался уйти на улицу или в гости к матери. Там был иной мир.

Если дома у отца были только мы вдвоем, то у матери все напоминало балаган. Приходили и уходили какие-то люди, раздавались громкие голоса и хлопали двери. Моя мать переехала на пять этажей выше в том же доме по адресу: улица Кронман, дом 5а. Этажом выше жила уже упоминавшаяся мной тетя Ханифа, или Ханна, как я ее звал. Я, Кеки и Санела были очень близки. Мы прекрасно понимали друг друга. Но и дома у матери не обошлось без ложки дегтя, если не сказать покрепче. Одна из моих сводных сестер все глубже увязала в наркотическом болоте, и мать уже шарахалась от каждого телефонного звонка или непрошеного гостя на пороге. «Нет, нет, нет, — произносила мать примерно следующее, — мало у нас было неприятностей?! Что теперь? Она уже повзрослела и взялась за ум, и категорически против любых наркотиков». Некоторое время спустя после этого разговора она подзывает меня с ошарашенным видом со словами: «Там, в холодильнике, наркотики!». Я тоже завожусь: «О Боже, наркотики!». Вспоминаю ее реплику («Никогда больше») и подзываю Кеки с гневными словами: «Какого черта в мамином холодильнике делают наркотики?». Он не понимает, о чем я, и пожимает плечами. И тут выясняется, что она имела в виду снюс (шведский жевательный табак — прим. пер.).

Успокойся, мама, это всего лишь снюс.

Тоже дрянь, — недовольно парирует она.