Читаем Я — Златан полностью

Ладно, Месси — звезда, и Гвардиола должен прислушиваться к его мнению. Но постойте! Я ведь забивал в «Барсе» один гол за другим и был «смертельным оружием». Не может же он подстраивать всю команду только под одного игрока. Понятно, что я имею в виду? На кой черт он тогда покупал меня? Кому придет в голову платить такие деньги только для того, чтобы «задушить» меня как игрока? Гвардиоле следовало бы думать о нас обоих. И, к тому же, настроение в руководстве клуба становилось нервозным. Я стал их крупнейшим приобретением в истории и при этом не чувствовал себя комфортно в новой схеме игры. А это было непозволительной роскошью — учитывая сумму, за которую меня приобрели. Чики Бегиристайн, спортивный директор клуба, подталкивал к разговору с тренером: «Иди, разберись».

Мне такое положение было неприятно: я игрок, и должен принимать сложившуюся ситуацию. Ну, да ладно, я это сделаю. Один мой большой друг заметил: «Златан, это как если бы «Барса» купида «Феррари», а водила его, как «Фиат». Точно, подумалось мне, вот уже и веский довод. Гвардиола превратил меня в рядового, если не сказать посредственного, игрока, и от этого теряет вся команда.

Итак, я отправился к тренеру. Я подошел к нему на поле во время тренировки. Беспокоило меня тогда лишь одно: я не хотел скандала. Я начал разговор:

Я не хочу конфликтовать. Не хочу войны. Я лишь хочу обсудить некоторые вопросы.

Он кивнул в ответ. Мне показалось, что он несколько испуган, и я повторил:

Если вы думаете, что я хочу конфликта, я уйду. Я всего лишь хочу поговорить.

Отлично! Мне нравится разговаривать с игроками, — ответил Гвардиола.

Послушайте, — продолжал я, — вы не используете мои способности. Если вам нужен был «забивала», то следовало купить

Индзаги или кого-нибудь в этом роде. Мне нужны простор и свобода действий впереди. Я не могу постоянно бегать, как челнок, из нападения в оборону. Для этого у меня не самая подходящая физика — все-таки 98 килограммов.

Он обдумывал. Это было одним из его любимых занятий.

Я полагаю, ты можешь справиться.

Нет, уж лучше тогда посадите меня на скамейку. При всем моем уважении, я понимаю вас, но вы жертвуете мной ради других игроков. Это не работает. Это как если бы вы купили «Феррари» и водили его, как «Фиат.

Он снова крепко задумался.

О’кей, возможно, это было ошибкой. Это моя проблема. Я решу ее.

Я остался доволен: он ее решит...

Но следом наступило похолодание. Он едва смотрел в мою сторону. Я не из тех, кто придает этому большое значение, и даже на новой неудобной для меня позиции на поле я был в порядке. Я стал забивать еще больше, пусть даже голы были не столь красивыми, как прежде, в Италии. На поле я был слишком заметной фигурой: конечно, не прежний Ибракадабра, но все же... В матче Лиги чемпионов против «Арсенала» мы полностью переигрывали соперников на их родном «Эмирейтс». Стадион напоминал кипящий котел, и первые двадцать минут игры выдались просто феерическими. Я забил два красивых гола, после чего подумалось: «Да шел бы ты, Гвардиола! Я все равно пойду своим путем!». Но затем меня заменили, а «Арсенал» переломил ход матча и отыгрался. Это было черт знает что! Вдобавок ко всему у меня еще и бедро разболелось. Обычно тренеров такие веши беспокоили: травмированный Златан — серьезная проблема для команды. Гвардиола же был холоден, как лед. Он не проронил ни слова, а я выбыл из строя на три недели. За это время он ни разу не встретился со мной и не спросил «Как ты себя чувствуешь, Златан? Сможешь сыграть в следующем матче?».

Гвардиола даже ни разу не поздоровался. Ни слова не проронил. Он не смотрел в мою сторону или отводил глаза, когда наши взгляды вдруг пересекались, а если я заходил в помещение, старался его покинуть. «Что происходит? — думал я. — Что я сделал не так? Я странно выгляжу? Или говорю что-то странное?». В голове словно все перемешалось. Я не мог спать. Я постоянно думал об этом. Мне не нужна была любовь Гвардиолы или что-то в этом

роде: он может ненавидеть меня, сколько ему захочется. Я был полон злости и одержим жаждой реванша. Но при этом я утратил концентрацию. Я стал делиться своими проблемами с товарищами по команде. Никто не понимал, что происходит. Я обратился к Тьерри Анри, который на тот момент находился в запасе. Анри — лучший бомбардир в истории сборной Франции. Он действительно первоклассный футболист. И у него тоже возникали проблемы с Гвардиолой.

Он не здоровается со мной. Он не смотрит мне в глаза. В чем причина? — спросил я.

Понятия не имею, — ответил мне Анри.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное