Я знаю, что видел

Наступает утро, и я выползаю из своего кокона, отряхиваясь от налипшей картонной трухи. В мусорных баках в устье проулка я нахожу немного упакованной нарезки ветчины и отдираю пленку. В утреннем холоде мои мысли как будто обледенели. Опускаюсь на четвереньки и разворачиваю полоски фольги, обвязанные вокруг моих запястий и лодыжек. Плоть под ними теплая, и от ощущения комфорта я закрываю глаза. Как-то на улочке возле нескольких рядом стоящих домов в Сохо я обнаружил листы фольги. То были идеальные большие квадраты – что-то, связанное с фотографией или искусством, как я тогда решил, – и я обернул фольгу вокруг талии, а также руки по всей длине. Фрагменты фольги сохранялись на мне спустя месяцы, пока и они не отмерли, как происходит всегда и со всем.

Теперь после завтрака мне пора двигаться дальше. Широким шагом выдвигаюсь в сторону полицейского участка Паддингтон Грин. Через двадцать-тридцать минут я уже там, иду прямиком к скучающему дежурному сержанту.

– Хочу сообщить информацию о преступлении, – заявляю я.

Он поднимает голову – кажется, он удивлен. Потом оценивающе разглядывает меня, демонстрируя практически полное отсутствие интереса. И лишь мой голос, моя образованность, оперением покрывающая каждое мое слово, не дает ему выставить меня за дверь или засунуть в клетку. Одежда Себа, заношенная и грязная, утратила свою силу.

– Конвэй здесь? Или Рэйчел Блэйк? – спрашиваю я.

Он поворачивается к телефону, набирает номер и принимается что-то бубнить в трубку.

– Детектив-инспектор Блэйк, – он делает ударение на фамилии, – уже в пути. Можете подождать здесь.

Он кивает на ряд покрашенных синей краской металлических сидений у меня за спиной.

Секунду спустя появляется Блэйк, на ней платье в горошек. Выглядит она теперь по-другому. И дело не в собранных в хвостик темных волосах, не в ее платье, которое пытается придать мягкость обычно суровому образу. А в ее лице. Я уже видел у нее это выражение – выражение человека, который вышел куда-то в ночь и продолжает идти. Она открывает решетку и показывает следовать за ней, не сказав ни слова, не бросив ни взгляда. Мы проходим, и она дергает за ручку дверь одной из комнат, где мы когда-то сидели, но та оказывается заперта. Она пробует другие двери, пока одна из них не поддается. Внутри там все так же, как и в других комнатах, где я бывал, – невыразительно и бесцветно.

– У меня есть информация, – говорю, – о квартире 42Б.

Она усиленно трет лицо, а когда убирает руки, я вижу: оно у нее болезненно красное.

– У меня нет на это времени, Ксандер. Нет никакого убийства. Вам уже предъявлено обвинение в воспрепятствовании правосудию, не делайте себе хуже.

Я нетерпеливо киваю и жду, когда она закончит.

– Я все знаю, но я снова там был. Там поставили новую сигнализацию.

Она встает, идет к двери, но вдруг замирает и оборачивается.

– Вы снова там были? В 42Б? Будь здесь с нами Саймон Конвэй, ваш залог бы отменили и вы бы уже лежали в одной из тех камер. – Она машет рукой в сторону коридора.

Снова садится и смотрит на меня.

– В общем. Я не знаю, как вы докатились до такой жизни. Но, кажется, она у вас понемногу налаживается. – Она жестом указывает на одежду Себа. – Не испортите все.

– Я? Не испортить? Там в доме совершенно новая система сигнализации. Вы не находите это подозрительным? – восклицаю я.

– Нет, Ксандер, не нахожу. Думаю, было бы удивительнее, если бы после визита полицейских, которые расспрашивали его об убийстве, он не поставил себе сигнализацию. И что с этой сигнализацией? Что в ней такого подозрительного?

В моем взгляде читается отчаяние, и ее лицо смягчается.

– В общем, я не знаю, что, по-вашему, вы там видели. То есть я верю, что вы думаете, будто что-то видели. И возможно, действительно видели. Кто знает? Но даже если это и правда, то видели не там. Вы ошиблись.

Мое сердце начинает ускоряться, но я даже не понимаю почему. Горло сжимается.

– Я не ошибся. Это и правда было. Я видел, как оно случилось. Убили женщину, а вы ничего не делаете! – Я перехожу на крик. – Но если не вы, то я… – Опустив взгляд, замечаю, что уже стою.

– Вы ничего не сделаете. Вы сейчас пойдете домой. Как и я. Мы оба немного поспим, а я забуду, что вы приходили. И на следующей неделе вы как освобожденный под залог придете для нового допроса в связи с нападением на мистера Сквайра. Для многих уже и этого было бы достаточно. Так что, пожалуйста, давайте на этом расстанемся.

Не оборачиваясь, выхожу из комнаты и иду, пока не оказываюсь за пределами участка. Злость под давлением разгоняет по венам кровь. Я не знаю, как сделать так, чтобы меня услышали. Ужасной смертью погибла женщина. На моих глазах. Мне небезразлично, что где-то сейчас разлагается ее труп. Мне небезразлична ее семья.

На улице ярче, чем, как мне кажется, должно быть. Зажмуриваю глаза и продолжаю шагать навстречу свету, а в голову в это время врывается образ той комнаты. Ноздри заполняет запах горящего дерева, придавая резкость картинке в моей голове. В камине за решеткой горит огонь, трещат и шипят поленья. И еще та песня: