Я знаю, что видел

Обратного пути нет. Я знаю, что не могу сесть в тюрьму, поэтому есть только один вариант. Я, конечно, потяну еще сколько могу. Есть кое-что в этой жизни, чем я могу еще насладиться. Я хочу побыть в тепле и в холоде, дрожать под одеялом из листьев, вдыхать трескучий от мороза воздух. Я хочу скорбеть и предаваться раскаянию, на которое пока еще способен.

– Ты сохранил его? – спрашивает он, глядя мне на шею.

Легонько касаюсь пальцами кулона и киваю. Настроение у Себа сейчас даже мрачнее, чем то, в котором я его оставил.

– И что теперь?

Я не знаю, как ответить, и молча пялюсь себе на руки. Он не двигается. Между нами набухает тишина, пока он снова не начинает говорить.

– Когда?

Вопрос застает меня врасплох. Стараюсь дышать медленно, пока не приходится сглотнуть.

– Скоро. Через неделю, может.

Он трет ладонью глаза.

– А ты уверен? – тихо интересуется он. – Я просто не могу поверить в это, Ксандер. Что случилось?

Мне нечего ему предложить. Ничто из того, что я могу рассказать, не объяснит ему. Я любил ее. Наверняка любил. Но я не мог без нее жить. Это ли причина? Так ли все было ужасно?

– Дерьмо, – приходит он в себя. – Нина… что я скажу Нине?

Тянусь через стол, беру его за руку.

– Себ.

– Ты не можешь так поступить, Ксандер. Так делают только трусы.

Улыбаюсь, а у самого – комок слез в горле.

– Я и есть трус, Себ. Мост. Прыжок.

– Нет, Ксанд, ты не такой. Ты не трус. Ты так долго держался. Ты страдал, это правда, но ты не можешь просто так уйти. Не сейчас. После всего. После того как я обрел тебя…

Он срывается, слезы брызжут из глаз.

– Не стоит из-за этого грустить. Ты не должен грустить. У меня были возможности. Много возможностей, – успокаиваю его. – Но я все просрал.

Он отбрасывает мою руку. Смотрит на меня, на лице слезы и неверие. Наконец он встает, и я слышу, как он поднимается к себе в спальню.

Умываю лицо в раковине, возвращаюсь в гостиную. В нише притаился маленький книжный шкаф. Увидев книги, вспоминаю, как все время хотел что-то почитать, но руки никогда не доходили. Пробегаюсь пальцем по корешкам. Многие из названий кое-что для меня значат. Достаю Мориака, изучаю обложку. Le Nœud de vipères. Клубок змей. Такую когда-то дал мне Рори.

Меня переносит в то Рождество. Мы были в гостиной. В камине мерцал огонь, папа спал напротив, в своем любимом кресле. Помню, как от меня волнами исходила тьма. Но сквозь ненависть пробивался шепот растерянности. И еще любовь. Любовь не смыть. Она не оставит ни меня, ни его. Она запятнала нас обоих.

Глава сорок восьмая Вторник

Прошло три дня с того момента, как я отдал пакет Блэйк. Знаю, что времени уже не осталось.

Я на кухне, чтобы у Себа было больше пространства. И мне нужно пространство. Чтобы упаковать и рассортировать мысли. Какие-то оставить под рукой, другие – отдать на хранение. Тишину разрывает звонок телефона. Поставив кружку на стол, беру трубку.

– Ксандер, – говорит голос, – это Джен.

– Привет, – отвечаю. – Так и подумал, что это вы.

– Подумали? А вы не подумали, что неплохо вообще-то предупреждать своих адвокатов перед тем, как заявляться в полицейский участок с вещдоком по делу, в котором вы обвиняетесь в убийстве?

– Простите, но я подумал, что вы бы попробовали меня остановить.

– Уж не сомневайтесь.

Она тяжело дышит в трубку, словно собирается с мыслями.

– Так или иначе, они нашли отпечаток.

Сердце ухает куда-то вниз. Проваливаюсь в яму безвременья; оттуда видится, что сегодня, вероятно, и есть тот день, когда я должен буду сделать свои последние шаги. Хороших новостей я никогда не ждал. Самого наличия у меня пластинки после стольких лет уже достаточно, чтобы осудить меня, однако я все равно потрясен этим известием. В телефоне – тишина, а в ушах начинает звенеть.

– Отпечаток бы к этому времени уже стерся, – продолжает она. – Но если речь об обычном отпечатке. Отпечаток потного пальца сохраняется на поверхности до нескольких дней, – заявляет она, – но только это не ваш случай. Ваш отпечаток был заметен.

«Ваш отпечаток». Мой отпечаток.

– Он кровавый.

В висках бьет адреналин, хочется бросить трубку, но вместо этого я молча сползаю на пол. Тишина вновь сгущается, заволакивая мои уши. Доносится низкий гул, он понемногу нарастает. Вскоре гул уже такой громкий, что тишина в моей голове, словно мячик, скачет от одной стены к другой.

Я должен идти.

Шагаю все быстрее, пока чуть ли не перехожу на бег. Прорываюсь напролом – люди на тротуарах рассыпаются передо мной. Слышу собственный голос – стиснутый, исцарапанный – ору на прохожих. «В сторону! В сторону!» – кричу я, прорезая толпу.

Все неправильно. Передав полиции тот самый единственный вещдок, я остановился, сдался, признал вину. Так чему же теперь удивляться? Правда же в том, что даже сейчас, собственноручно вручив улику полиции, я не уверен, где в этой истории я, а где – моя наспех залатанная память.

Не позволю этой разрухе в мыслях порушить и мою решимость выполнить задуманное.