Я знаю, кто ты

Художники-декораторы месяцами возводят новые миры, а по завершении съемок уничтожают их, словно их никогда не было. Это напоминает расставание с любимым, только более осязаемое и менее болезненное. Иногда трудно попрощаться с персонажем, в которого воплотился. Я провожу с ними столько времени, что они становятся для меня чем-то вроде семьи, – потому, наверное, что настоящей семьи у меня нет.

Когда гольф-кар делает последний поворот, уровень моего беспокойства достигает критической отметки. Я не репетировала сегодняшний текст так добросовестно, как обычно: на это просто не было времени. Поток тревожных мыслей в моей голове остановился, как бывает с машинами в час пик, а я словно застряла в пробке там, где мне быть не хочется.

Пункт нашего назначения – просторный ангар, где находится большая часть декораций для «Иногда я убиваю». Перед входом я замираю в нерешительности. Мои мысли так заняты тем, что происходит сейчас в моей личной жизни, что на мгновение я забываю, какую сцену мы собираемся снимать.

– Ты здесь, отлично. Сегодня тебе нужно как следует постараться, Эйми, – бросает режиссер, заметив меня. – Мы должны поверить, что героиня способна убить своего мужа, – добавляет он, и мне становится нехорошо.

Я словно застряла внутри дурацкой шутки в натуральную величину.

Я стою в декорациях своей вымышленной кухни, жду, когда вернется домой мой вымышленный муж и вижу, как Джек улыбается мне перед первым дублем.

К двадцатому дублю уже никто не улыбается.

Я все время забываю слова, хотя обычно со мной такого не бывает. Уверена, что коллеги-актеры и съемочная группа меня за это ненавидят. После этой сцены я могу ехать домой, а они нет. Снова стучит хлопушка, режиссер командует «мотор», и я изо всех сил стараюсь на этот раз все сделать правильно.

Я наполняю свой бокал (отпить из него не придется) и притворяюсь удивленной, когда Джек подходит сзади и обнимает меня за талию.

– Дело сделано, – говорю я, оборачиваясь и глядя на него снизу вверх.

Выражение его лица изменяется в точности так же, как и предыдущие девятнадцать раз:

– Ты о чем?

– Ты знаешь о чем. Все сделано. Все улажено, – отвечаю я, поднося бокал к губам.

Он делает шаг назад:

– Я не думал, что ты на самом деле это сделаешь.

– Он не смог дать мне то, что было нужно, но ты сможешь, я знаю. Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой, и больше никто не встанет у нас на пути.

Слово «снято» звенит у меня в ушах, и по выражению лица режиссера я понимаю, что на этот раз у меня все получилось. Сейчас он пересмотрит этот дубль, и я свободна.

Я треплюсь с Джеком на свежем воздухе у павильона, и тут вдали снова появляется гольф-кар. Сначала, не обращая на него внимания, я продолжаю обсуждать сроки постпродакшена, но вдруг замечаю что-то знакомое в силуэте женщины, приближающейся к нам.

Не может быть.

Инспектор Алекс Крофт улыбается во весь рот. Я и не подозревала, что на ее крошечном лице может поместиться такая широкая улыбка. Гольф-кар останавливается прямо рядом с нами, и она, сияя, высаживается. Ее напарник, сохраняя серьезное выражение лица, спрыгивает с заднего сиденья, обращенного против хода, и приглаживает брюки, как будто за время поездки они непозволительно смялись.

– Спасибо, – говорит инспектор Крофт водителю. – И спасибо вам, – обращается она ко мне.

– За что? – удивляюсь я.

– Я всегда, всегда мечтала прокатиться по киностудии на гольф-каре, и наконец это случилось! И все благодаря вам! Мы можем где-нибудь поговорить?

– Площадка закрыта для посещения, – говорит режиссер, подходя к нам, когда мне казалось, что хуже уже быть не может. – Я не знаю, кто вы, но вам сюда нельзя.

Она улыбается:

– Вот мой полицейский значок. На нем написано, что мне сюда можно. Дико извиняюсь, я среди всей этой суеты и романтики забыла представиться. Я инспектор…