— Да, отчего же. Помню. Мы делились с ними всем, чем могли. И как не помочь? Разве можно оттолкнуть человека, что в беду попал? — Ицык задумался, вспоминая то время, когда он был молод и полон сил. — А вот вам, молодо-зелено надо бы знать, что в девяносто шестом мы, виноделы, обратились к царскому правительству с помощью, чтобы нам выкупные платежи отсрочили на пять лет. Чтобы время было виноградники восстановить. И что вы думаете, это только мы, евреи, правительство просили? Нет. Не только мы, просили правительство, а и дворяне, у которых были большие виноградники, тоже просили. Дайте нам отсрочку, не забирайте наши дома и наши участки! А что же правительство? Губернатор надул обе щеки и отказал, прошение пошло в сенат — и ничего! Ничегошеньки! Пропадайте себе пропадом! — от волнения старый Ицык даже прихлопнул по колену. — А ты помнишь, что в том же девяносто шестом ударил тиф? — продолжил он, обращаясь к старику Лойко.
— Помню ли я? А как я могу забыть это? Забыть свою Бэлочку, которая сгоґела от тифа, ґазве я смогу? Если бы не доктог Вайнштейн, больше половины жителей Яґуги не пеґежили бы этот тиф.
— Да. Светлая ему память. — Исаак немного помолчал, как бы отдавая долг памяти, сделал несколько глотков чая, а потом продолжил:
— Мы выжили только благодаря помощи баронессы Гирш. Когда стало ясно, что мы все вот-вот можем разориться, обратились в Еврейское колонизационное общество. Это уже они вышли на Гиршей. Она сама была из Голландии, но замужем была за австрийским миллионером, бароном. Они вдвоем занимались благотворительностью. Ее помощь и спасла Яругу.
— Ты только не забудь: она помогла не только евґеям, она помогла всем виногґадаґям, постґадавшим от тех стґашных моґозов, ґусским, укґаинцам, всем! — не удержавшись, уточнил старик Лойко.
— Да. Так и было. Главное, она помогла не только деньгами, к нам через колонизационное общество приехали европейские агрономы. Вот их помощь была неоценимой.
— Так что было нам хоґошего от царя? Ничего. А вспомнить, как уже в пеґвый год войны евґеев выселяли с земли по пеґвому тґебованию военных властей, потому что евґеи — неблагонадежный элемент и могут сотґудничать с немцами, и что большинство из нас имеют тесные связи с Геґманией.
— Они и не скрывали, что хотят согнать со своей земли немцев и евреев, чтобы после войны раздать освободившиеся земли отличившимся солдатам. Так они писали в своих газетах. А в чем была наша вина? В том, что мы работали на этой земле не покладая рук, или в том, что нам удавалось еще и зарабатывать на этой земле? — Подтвердил тираду Лойка Ицык.
— Когда началась война, погґомов стало больше. Потом началась ґеволюция. А погґомов стало еще больше. Солдаты не стеснялись. Ни русские добґовольцы, ни польские жолнеры, ни, тем более, петлюґовцы, — продолжил свою мысль Лойко.
— А вы знаете, молодо-зелено, что Петлюра сам проезжал через Яругу? Да-да. Самолично, на собственном авто с открытым верхом, а вокруг авто гарцевали казаки в парадных зипунах, один живописнее другого. И все при оружии, увешанные шо новогодняя елка игрушками. Только у них игрушки те еще были. Нашего раввина убили еще до их прихода. Мы вышли навстречу Петлюре, а что было еще делать? Нас гнали на эту встречу, гнали кнутами. Акива Грингер, так, Лейба? Он тогда замещал раввина? — Лойко в ответ кивнул головой. — Акива нес в руках свиток священной Торы. Он произнес речь, короткую и взволнованную, приветствуя новую власть, и просил, чтобы не было погромов.
— И знаете, что ответил таки нам этот звеґь? — старик Лойко прервал спокойную речь Ицыка. — «Е, це нічого, нехай хлопці тґохи погуляють»[1]. И они погнали нас, как скотину, по домам, кґичали, что все мы большевики, что всех нас надо пеґестґелять. И каждый день кого-то убивали. После такого сам не захочешь, а большевиком станешь.
— Это правда. Убивали каждый день. Но еще страшнее стало, когда пришли добровольцы. Вот уж кто не стеснялся. Многих сжигали прямо в домах, всех вместе, всю семью. Офицеры стояли, курили, смотрели на огонь, а солдаты мародерствовали. Спаслись только те, кто успел бежать. Нас спасли местные жители, укрыли, в домах православных погромов и обысков не было. Прошлись, поспрашивали, не прячет ли кто евреев, но нас никто не выдал. — Исаак поморщился, было видно, что ему тяжело вспоминать это время.
— Ты, Абґахам, этого не помнишь, ты был в Могилеве, хотя у вас там тоже было не сахаґ, — опять вступил в разговор Лойко, — а мы тогда бежали, пґятались какое-то вґемя в лесу, а потом пеґебґались в Ямполь, к ґодне моей Доґы. И как это мы могли быть пґотив большевиков? Мы были только за них. Только пґи них погґомы пґекґатились.
Вскоре прекратились и политические дебаты. Поговорили еще о жизни, о семейных делах, о планах на будущее. Самовар грели еще два раза, а спать легли, когда на черном-черном небе без единого облачка высыпали россыпи ярких летних звезд.
[1] Э, это ничего, пускай хлопцы немного погуляют. (укр.)
Глава двадцатая. Выступление
Глава двадцатая
Выступление